Анатолий Софронов - Все это было на войне

…Я стою перед ним. Ветер ленты колышет,
Знаки славы его, что висят у древка;
Стяг гвардейский — и кровью и золотом вышит,
И ему, не померкнув, гореть на века.

И нельзя всех побед рассказать, перечислить,
Были все наяву, повторяются в снах,
Только помню, как ты отражалось на Висле
В обагренных варшавским пожаром волнах.

Помню, в битве вздымая солдатскую славу,
От квартала к кварталу сквозь пламя стремясь,
Трепетало на пепле, на камнях Бреслау,
Над затихшим сраженьем в полуденный час.

Я стою пред тобой, преклонивши колени,
Как когда-то в холодном тумане зимы.
Клятву дали тогда, что тебе не изменим,
От нее никогда не откажемся мы.

Перед тем как уйти за родную границу
И пойти по широкой гражданской тропе,
Я пришел, чтоб тебе до земли поклониться,
Прикоснуться, прощаясь, губами к тебе.

От далеких карпатских отрогов,
От широких венгерских долин,
По полям, по лесам, по дорогам
Слышен голос знакомый один.

В этом голосе слово привета,
Слово верной, сыновней любви
Казаков, обошедших полсвета,
Не склонивших знамена свои.

Здравствуй, Дон, наш родной Дон Иваныч,
Ты казачьего войска отец,
Здравствуй, тихий соленый наш Маныч,
Здравствуй, отрок казачий — Донец!

Мы рубились в сраженьях опасных,
Не роняли казачьих клинков,
И мелькали, как пламя, лампасы
Среди улиц чужих, городов.

Мы твою возвеличили славу,
Дон Иваныч, отец наш родной,
За тебя отомстили по праву,
Край наш светлый, широкий, степной.

Мы отмыли водой ключевою
Кровь фашистскую с острых клинков
И готовим в дорогу с собою
Рыжебоких своих дончаков.

…Слышит Дон это слово привета,
И студеной волною журчит,
И от радости, солнца и света
В днища старых баркасов стучит.

Шелестит поутру камышами
В необъятных владеньях своих
Да играет волной с голышами
На песчаных откосах крутых.

А над ним, если выйти на берег
Да на степь золотую взглянуть,
Не узнать, не понять, не поверить —
Колос вышел, поднялся по грудь.

Все пройдя, все узнав, все изведав,
Через смерть, через дым, через кровь
Урожаем счастливой победы
Дон наполнен до самых краев.

Шум работ не смолкает и на ночь
Над широкой казачьей рекой.
Ой ты, Дон, наш родной Дон Иваныч,
Тихий Дон наш, отец дорогой.

Лежали запорошенные степи,
Над ними низко плыли облака,
Под снегом стыл холодный серый пепел
У обожженного известняка.

Потом пришла весна. Ручьи запели,
И небо засияло синевой —
И хутор тот, где петь и жить умели,
Открылся взгляду черный, неживой.

К сырой земле, домой вернулись люди,
Туда, где был спален их отчий кров,—
В тряпье пришли бесчисленные судьи,
Жильцы степных оврагов и яров.

Они жилища строили из глины,
Из камня желтого, из тяжких мук,
Не разгибая согнутые спины,
Сдирая в кровь ладони черных рук.

Войной побитые, поля лежали;
Тянулись каждой травкою к теплу,
И для земли своей, для урожая
Сбирали люди горькую золу.

В золе той было жаркое дыханье,
Их дом сгоревший, думы и любовь,
Вечерних зорь степное полыханье,
Все, что кончалось, начинаясь вновь.

Взошла пшеница дружно над землею
Зелеными ростками без числа.
Пропитанная кровью и золою,
Она росла, желанная, росла!

Под первым солнцем росами блистала,
Ловила тень скользящих облаков…
Так серебро золы перерастало
В степное золото хлебов.

— Что было в поле? — В поле был блиндаж,
Он сохранился ладный, в три наката.
— А что росло над ним? — Над ним? Фураж.
Трава — по-мирному, густая мята.

— Но ведь война давно уже прошла,
Сражения былые отгремели,
Так почему же в поле у села
Зарыть блиндаж военный не сумели?

— Зарыть блиндаж? А Костя-бригадир —
Он чувствует себя еще солдатом.
Он до сих пор не снял еще мундир,
Хотя погоны старшины он спрятал.

Он так доволен, что нашел блиндаж
На поле, где посеяна озимка.
Он командир, он полеводец наш,
Он до сих пор, как на военном снимке.

— А правду ли в станице говорят,
Что будто к Маше засылал он сватов?
— Ну, в этом уж блиндаж не виноват,
Фураж виновен, мята виновата…

Ты смотришь, Марфа, как побег зеленый
Перегоняет темную лозу;
Ты видишь виноградник опаленный,
Покинутый в ненастье и грозу.

Ты оправляешь волосы седые
И вспоминаешь, сколько лет тому,
Когда ты ночью в годы молодые
На виноградник бегала к нему?

Потом он мужем стал твоим законным,
Потом война пришла. И чем помочь,
Когда на винограднике зеленом
Ты с ним прощалась, расставаясь в ночь?

И он ушел уже перед рассветом,
А ты стояла, не пролив слезы…
Ты не забудешь расставанье это,
Как первое свиданье у лозы.

И где он был, что стало с ним, не знала,
Не ведала, не плакала… Ждала!
На снег смотрела, на рассвете алый,
На тропку, что от хутора вела.

И не было ни вести, ни привета…
Но вдруг тебе станичник передал,
Что будто бы у Миллерово где-то
Твой муж убит в атаке наповал…

Ты не поверила, ночами ожидала;
И дом, и сад, и двор был полон им;
Одна на винограднике рыдала,
Припав к корням, корявым и сухим.

И год прошел. Недаром был он прожит,
Ты, в смерть еще не веря до конца,
Увидела, что сын растет похожим
И взором и усмешкой на отца.

Пришла весна… И даже из ограды
Росли сережек белые цветы…
И вышел сын с тобой на виноградник,
Где пахли снегом первые листы.

Смотря на виноградник опаленный,
Покинутый в ненастье и грозу,
Ты видишь, Марфа, как побег зеленый
Перегоняет старую лозу.

Среди разбитых кирпичей,
Дрожа изодранной корой,
Сто пятьдесят слепых ночей
Она стояла, как герой,
Как те герои, что кругом
У ног ее лежали в ряд,
Как каждый камень, каждый дом,
Как весь багровый Сталинград.

Война ушла, весна пришла,
И вишня снова расцвела
И отцвела… И вот висят,
Под солнцем ягоды блестят.
Уже не кровь — вишневый цвет,
Уже не дым — вдали рассвет,
Уже не бред — в землянке сон,
Уже не смерть — железа звон.