Анатолий Софронов - Все это было на войне

Чтобы мирный день не скрылся в дыму —
Не дадим войну зажечь никому!
Будем мы на страже мира стоять,
Порох свой сухим держать!

Песню дружбы запевай, громче пой!
Наша сила, наша дружба с тобой!
Дружным строем по земле пройдем
Боевым, прямым путем.

Дай руку, товарищ далекий,
Мы рядом с тобою стоим,
Единой судьбой,
Суровой борьбой
Союз наш непобедим!
Дай руку, товарищ далекий,
Ведь наш союз непобедим!

Газеты
охвачены
атомной дрожью,
У всех на устах
названье —
Бикини… [4] Атолл Бикини — место, где американцами в 1954 году взорвана водородная бомба.
И кто собирается в рай
по бездорожью,
А кто и в Сахару
подальше,
в пустыню.
Куда-нибудь в землю уйти,
в катакомбы,
Чтоб утром
от чтения
не было горько…
В газете читаешь:
«Достаточно бомбы
Одной
водородной — и
нету Нью-Йорка!»
Здесь все подсчитали —
до дальнего берега
Пройдет самолет
сравнительно просто.
Что лондонцу
думать
сейчас об Америке.
Когда у него
под подошвами
остров?!
На острове этом,
как будто бы дома,
В соседстве
с волной океанскою,
Расположились
аэродромы
Американские.
Как в лихорадке трясет противной,
В контору идешь,
на свет не глядел бы…
А в это время
гул реактивный
Распарывает
надвое
синее небо.
Как будто бы воздух
в концессию отдан,
Как будто взлетают
с любого пригорка…
Известно и школьнику:
Лондон
Нисколько
не больше Нью-Йорка.
Газеты трещат
и трещат без умолка —
Сотни психических потрясений…
Один,
говорят,
захотел стать
иголкой
И месяц
скрывался
в скошенном сене.
А в это время
зареванные
дети и жены —
Искусаны
от горести
ладони их —
Возле отравленных
и обожженных
Отцов и мужей
склонились
в Японии.
Лежат рыбаки.
Страдания невыносимые,
В железо кроватей
вцепились руками.
Мало
американцам
Хиросимы,
Еще
экспериментируют убийства
в океане!
…Чирикают воробьи на моем подоконнике,
За окнами гостиницы полдень
гулкий;
Чирикают воробьишки
тоненько-тоненько.
И я их
кормлю
французскою булкой.
Они по утрам
ко мне прилетают.
В раскрытое
жадно смотрят окошко
И, видимо,
просто обожают
Чуть суховатую
хлебную крошку.
И вдруг
товарищ сияющий входит
И «Правду» приносит —
родную газету:
Читай,
ликованье сегодня в народе.
Радость
по белому свету!
И вот она, правда,
великая, сущая,
Реальное дело
мирной стратегии:
«В Советском Союзе
электростанция пущена
На атомной энергии!»
И я отправляюсь
к шахтерам Уэльса,
Из уст в уста
сообщаю вскорости
Не слух непроверенный,
не одну из версий,
А первую страницу
удивительной повести.
Газеты, конечно,
правду запрятали,
Шахтеры не знают…
Да, это — обычное.
И вот мы уже
друзья и приятели,
Как будто бы давние,
закадычные.
Сидим,
друг на друга глядим,
улыбаемся,
Как будто соседями
молодость прожили;
Сегодня впервые в Уэльсе
встречаемся,
А друг к другу
меж тем
расположены.
Откуда же это?
И что за причина?
Какие к нам тянут
магниты?
Какая душа
их теплом облучила?
И чем мы для них знамениты?
Мы тем знамениты,
что детям их милым,
Их
дымом закопченным кровлям
Желаем мы жизни счастливой
и мира
И без исключения —
здоровья.
Не заглушить
гуденьем эфира,
Не спрятать
рекламным плакатом —
Пошел,
заработал
для дела мира
Советский, рабочий наш
атом.
И это —
эпохи великой
преддверье,
Когда убивать перестанут.
Поэтому
люди простые
с доверьем
К нам руки
над землями
тянут.
Да здравствует мудрость
первого шага,
Стократ чудесами богат он!
Людей весели,
богатырь-работяга,
Рабочий
советский наш
атом!

Я слышу все,
я вижу род людской
В поту,
в морщинах
под сияньем солнца,
На берегу Италии морской,
Где смотрят слепо
рыбака оконца.
Путей земных, как дней,
не перечесть —
Лежат широты и меридианы…
А я живу и думаю,
что есть
Товарищи мои
во всех
далеких странах.
Письмо приходит —
это Альберт Кан [5] Альберт Кан — американский публицист.
Мне пишет из-под Сан-Франциско;
Нас разделяет Тихий океан,
Соединяют
сыновья-мальчишки.
Я помню, Брайен,
Кана сын,
зимой
Летел, сияя,
под Москвой на лыжах,
И с ним Алешка,
сын вихрастый мой,—
А кто мне может быть
еще родней и ближе?
Я вспоминаю Токио,
еще одну семью,—
В моих руках
в письме пришедший
снимок:
Жена и дочка в кимоно,
в краю,
Где я впервые
повстречался с ними.
Японию я помню —
страшный гриб
Как будто бы еще
висит над Хиросимой:
Больничная палата, мальчик, как старик,
Страдающий невыносимо…
Вот мир каков!
А должен он цвести
На всех материках
и параллелях,
Чтоб каждый злак
обязан был расти —
Как мы хотим,
как мы ему велели!
И я хочу,
чтоб сын вихрастый мой
Мог
к сверстнику
поехать в Сан-Франциско
И чтоб не пахло на земле
войной
И призрака ее
не видно было
близко.
Пусть встретятся,
еще друзей найдут,—
Планета широка
и превосходна!
Пусть дышат, как орлы,
и пусть живут,
Как людям полагается —
свободно!
И потому я с голубем стою
И обращаюсь через океаны
В одну семью,
затем еще в семью,
В одном краю,
потом в другом краю,
Неся мечту заветную свою
Через моря
и все меридианы!
Вот почему я
с голубем стою!

Поднимаются все:
черные,
белые,
желтые —
Минута молчания.
Танганьика.
Зной.
Солнце струится материей шелковой,
Обрамленное голубизной.
Африка —
с Юга и Севера,
С Запада и Востока —
вся здесь;
От какао и кофе —
от бананов и клевера
Одна,
звучащая гневом
песнь.
Минута молчания…
Памяти
Тех, кто погиб от веревки
и от свинца!
Черные, белые, желтые —
замерли,
Только слышно —
стучат сердца.
Камерун.
Уганда.
Кения.
Гвинея.
Гана.
Занзибар.
Одни уже бывшие,
другие — владения
Тех,
кто в Африке видел базар,
Где можно было купить
за бесценок
Все — от ореха
до жизни людской!
Не хотят уходить злодеи
со сцены,
За Африку
хватаются
жадной рукой.
Минута молчания…
Века отчаяния!
Но знают все в Танганьике здесь:
На русской земле слова зазвучали
На всю планету:
это есть…
Это будет!
И черные,
белые,
желтые
Стоят отныне
в одном ряду,
Под пулями,
под снарядами,
под осколками
Одну кончая для всех беду.
Еще кандалы по земле волочатся.
Еще кровавые лужи блестят.
Но это кончится!
Кончится!
Кончится!
Черные,
белые,
желтые — в ряд.
Пусть трепещут
те, кто пытается
Остановить истории бег!
Даже самое страшное в жизни
кончается,
Если хочет того —
Человек!
Минута молчания! Нет отчаяния!
Нет молчания!
Жизнь начинается!