Анатолий Софронов - Все это было на войне

Миус, Миус, ты видел, как однажды,
Когда прошел артиллерийский гром,
Моряк с губами серыми от жажды
Склонился возле хаты над ведром.

А рядом с ним стояла и смотрела,
Чему-то улыбаясь своему,
Дивчина с кожей темнозагорелой,
С глазами будто в тающем дыму.

Он разогнулся и сказал: — Спасибо,—
И вытер губы, и отпил опять,
Ему пора уже, но он не в силах
Уйти и даже слова не сказать.

Так он стоял, смотрел, не отрываясь,
Вокруг не замечая ничего:
Он словно в жизни не видал красавиц,
И это первая была его.

Так было суждено и так случилось,
Исполнен был их юности зарок;
Ковыль-трава им в поле поклонилась,
И лег под ноги тихий полынок.

Миус, Миус, всему ты наш свидетель,
Войдешь в свой том тисненый, золотой.
Ты помнишь, как свистел над степью ветер
Над той крутой Сто первой высотой,

Как выл свинец, как резали осколки
Траву и камень, глину и песок,
Как падали средь трав, осенних, колких,
Зажав рукой простреленный висок.

Миус, Миус, ты помнишь, как стоял он,
Моряк русоволосый, молодой,
Уже не с автоматом, а с кинжалом
Над острой, каменистою грядой.

Как за спиною на его гитаре
Подрагивали струны на ходу,
И как упал он, будто кто ударил
Его лицом о желтую гряду.

Но он пополз, на камнях оставляя
Кровавый след, на гребень высоты,
И кровь его, горячая, живая,
Кропила неумершие цветы.

И он дополз, рука его разжалась,
И замер он навеки, молодой,
И бескозырка на камнях осталась
Над той крутой Сто первой высотой.

Мы едем по степи. Дорога вьется,
Шныряет меж курганов и холмов,
Меж красноватых каменных колодцев,
Среди укрытых вишнями домов.

Скрипят возы с пшеницей золотою,
Быки идут лениво по пыли;
Степным дурманом, травяным настоем
Нас манит поле желтое вдали.

Здесь шла война. Прошла путем великим,
Вновь тишина. Лишь видны кое-где
Обломки пушек вражьих в повилике,
В ромашках белых, в серой лебеде.

Минуем стаю ветряков крылатых,
Они нам машут вслед издалека;
И вот с холма степного переката
Миус мы видим лезвием клинка.

Сюда пришли когда-то запорожцы,
Один из них, что был высок и рус,
Сказал: — Так бачьте, бачьте тико, хлопцы
Здесь ричка вьется, будто бы мий ус.

С тех пор Миусом, говорят, назвали
Степную речку с темною волной,
Лежащую на долгом перевале
Меж Доном и Украиной степной.

На минном поле — вновь бахча и дыни,
Дубовки созревают в духоте,
В чуть горьковатом запахе полыни,
На темном лежа шерстяном листе.

Арбузы зреют. Полосатой кожей
Они напоминают камуфляж…
А вот — остаток дота, он был сложен
На месте том, где ныне встал шалаш.

Командный пункт — КП седого деда,
Живущего на свете сотый год,
Который видел, как пришла победа
Сюда, к Миусу, и пошла вперед.

Здесь мир теперь. Средь этих светлых хаток
Он вновь себе пристанище нашел,
Здесь запах вишен и жерделов [3] Жерделы — абрикосы. сладок,
Как запах улья под жужжаньем пчел.

Стоит жара. К одной из хаток белых
Я подхожу и вижу у ворот
Дивчину с кожей темнозагорелой
И головы знакомый поворот.

Я знал ее… Я здесь бывал когда-то,
Черты я помню милого лица…
Как будто тень матросского бушлата
Лежит ковром широким у крыльца.

Сидит малыш у хаты, как льняная,
Пушистая, в кудряшках, голова;
В глазах его знакомая, стальная,
Но чистая, как море, синева.

Глаза такие я встречал однажды,
Их к этой хате посреди села
Дорожная, настойчивая жажда
Когда-то без ошибки привела.

Мы узнаем друг друга постепенно,
Мы входим в дом, и вдруг передо мной
Как будто бы восставшая из тлена,
Висит гитара с порванной струной.

А над гитарой, лентой обвивая
Помятый гриф, былой певучий строй,
Поникла бескозырка боевая,
Сверкая тускло алою звездой.

Пройдут года… И дни другие сменят,
И, может, как отец, в родном краю
Сын бескозырку старую наденет
На стриженую голову свою.

Отцу он будет по годам ровесник,
Пойдет ему всего двадцатый год.
И матерью переданную песню
Он, как отец, бывало, запоет:

«Не жди, матрос, ты в плаванье покоя,
Не жди от моря сна и тишины;
Сжимай штурвал обветренной рукою,
Взлетай на гребень бешеной волны!»

Он будет петь, высокий, русый, юный.
И будут слушать степи и леса:
«Мы в жизни ходим, словно по бурунам,
Крепи, матрос, под ветром паруса!»

Миус, Миус, рубеж великой славы,
Среди огня цветов и мертвых трав
Ты встал навек, простой и величавый,
Для вечной жизни смертью смерть поправ.

Пусть пред тобой земной простор играет,
Зеленый, голубой и золотой,
Пусть памятник бессмертию сверкает
Над той крутой Сто первой высотой!

Осенний ветер и осенний дождь,
Нет от дождя спасенья никому…
И на ходу ты сразу не поймешь,
Кто режет фарами ночную тьму.
Колесный скрип, и чавканье копыт,
И мокрый хлест вожжей, и свист кнута,
Махорки дым — солдатский быт.
И темнота. И темнота.
И я иду. И я не сплю.
Я слышу гул шагов моих.
Я гул чужих шагов ловлю —
Друзей моих, друзей моих.
Из темноты летит холодный лист,
Он мокрый и пристал к моей щеке —
Воспоминанья мигом пронеслись:
Как некогда, как где-то вдалеке
Упал с березы тонкой на меня,
Прощаясь, желтый лист на грудь;
Как в золоте осеннего огня
Меня ты провожала в дальний путь,
Далекий путь… Под сапогами грязь —
И ноги вязнут в глине и скользят.
Идут, под мокрым ветром наклонясь,
Бойцы, мои друзья, твои друзья.
Но кто-то вдруг вполголоса запел,
И все в рядах за ним по одному
Забыли о дожде, что все шумел
И сыпал капли звонкие во тьму.
И песня закачалась под дождем,
Ее студеный дождь не погасил,
Она казалась синим огоньком,
Что над колонной, над дорогой плыл…

Из первой муки, по примеру старинному,
Хозяйка в печи каравай испекла.
Был вечер, и пламя свечи стеариновой
Металось над желтой клеенкой стола.

Пока в полутьме грохотала ухватами,
Метелкой сметала с испода золу,
Семья собиралась — шумели за хатою,
Скрипели дверьми и садились к столу.