Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

с каждым порывом ветра,

а в бурю вытягивал

длинную шею -

пока не заржавел

и не застыл,

уставясь на север.

С той стороны

ветер дует чаще.

Рассвет. Седая мгла. Метели кутерьма

в истерзанных горах; из мрака лес встает,

врачуя хрипоту; усталый от ярма,

свирепым боком фьорд раскалывает лед.

И устье ширится неспешно, как твоя

печаль давнишняя - ее привычный взгляд

так черен, как черна зимою полынья.

Лохматый вихрь кружит, от солнца полосат.

Свет бьет из-под земли, пускай источник скрыт;

лучи струятся с гор, и раскаленный горн

швыряет с неба горсть расплавленных камней.

Ужель скворец?.. И ветвь все мягче и сочней;

ворону отряхнув, прямится ей вдогон.

И почва мерзлая трещит уже, трещит.

С пашни вздымается кольцами

пар голубой,

берег зелен

и в этом году.

Только на северном склоне

маячит моя печаль -

там черные снегопады

душат вереск.

Одинокий, забытый,

от суши далек,

с горным суровым озером

борется островок.

В тихие ночи,

когда засыпает вода,

он чувствует под собою гору.

Тяжко и медленно раздаваясь,

сливается с берегом воедино.

Старше пули стрела.

Поэтому мне мила.

Пуля много миль пролетит,

но слишком свистит.

С улыбкой шуршит стрела.

Рубит

меч,

едва его обнажишь,

если нечего больше -

то воздух.

Если сложишь стихотворение

и угодишь крестьянину,

можешь гордиться собой.

Для кузнеца ума никогда недостанет.

Труднее всего потрафить плотнику.

Топору палача

дела теперь хватает.

То одна голова упадет,

то другая -

серебряный, он внушает трепет.

Кто под топор ляжет

завтра?

Тебе-то ничего не грозит. Ты не хотел ничего.

Лишь выпорют перед толпой на рынке.

Решил и он примерить

новые эти ходули.

Он поднялся на них,

сторожко ступал, точно аист.

Чудо как стал дальнозорок.

Сумел сосчитать овец у соседа.

Я три стихотворенья написал,

сказал он,

сам посчитал.

А Эмили бросала, не считая,

стихи в сундук,

вскрывала пачку чая,

писала на обертке.

И правильно. Хорошие стихи

пусть пахнут чаем.

Или сырой землей и свежими дровами.

Лучше всего из детских лет

я помню ветер.

Теперь ветра больше нет.

Ветра нет,

и нет больше птиц -

чего ж теперь ждать?

Когда осень идет,

когда холод идет

и вечер становится темным,

я сижу у огня,

плачу песню свою -

грустью за жизнь цепляюсь

и заклинаю солнце.

Когда был молодой,

я любовался собой,

глядя в окошко кузницы.

Сердце смотрится

в зеркало бога.

Оно тоже в копоти.

Ей в низком солнце кровью истекать.

Под снежным грузом яблоня согнулась.

Пожухлая листва отягощает кладь;

от яблок склеванных и птица отвернулась.

Но был весенний снег. Шмелей гудела рать.

Ошеломленная, к ним яблоня тянулась:

огонь вбирала, чтоб листву ковать,

чтоб завязь в морду листьев мягко ткнулась.

Плоды корявые и серые пока.

Зудела кожа, мучила мошка,

но синяя роса румянила бока.

Валились яблоки. И ветер грозовой

ей листья обрывал. Но солнечный настой

и под щекой коры опять дарит мечтой.

Едва просыпаюсь, клюет

черный ворон сердце мое.

Неужто больше я не проснусь

для ночи и леса, моря и звезд,

для утра с птицами?

Мы существуем мечтой,

что чудо произойдет,

непременно произойдет:

что время откроется нам,

сердца откроются нам,

двери откроются нам,

горы откроются нам,

что родники заструятся,

что мечта откроется нам,

что однажды утром мы заскользим

на волнах, о которых не знали.

Перевод В.Тихомирова

Я все-таки ее срубил, эту старую яблоню,

потому что, во-первых, она застила вид из окна,

во-вторых - затеняла гостиную, и к тому же

перекупщики перестали

покупать сорт «синап».

Но порою я думаю:

что сказал бы отец? - он любил

эту яблоню.

Я же ее срубил.

Стало вроде светлей, и в окно

виден фьорд, и как будто

вся округа

открылась,

дом стал больше,

его лучше видно.

Я об этом молчу, но по яблоне я скучаю.

Без нее - все не так! Ведь она укрывала от ветра

и от солнца, и лучи проникали сквозь крону

и стояли в гостиной столбами, а ночами я слушал

шум листвы. Ну а что до «синапа» -

это зимнее яблоко крепко и хранит до весны пряный вкус.

Каждый день я смотрю на культю, и мне стыдно. Тлеет пень -

надо выкорчевать и пустить на дрова.

Что за фанфара

поет так высоко

на солнцевосходе

и что за глухарь

так токует

неистово

и призывно?

Ты - ангел и тигр,

и пламя твое

исподволь озаряет,

и крылья качаются

в такт небесному шагу.

И долго

слушал я на земле

звук прозрачный и светлый

между хрипом валторны и ревом быка.

Не знал я страха: на закате дня

уже я спал, проснусь - а за окном

уже светло. Но кто-то взял меня

и в ночь втолкнул, в ее кромешный дом.

Мне ангел тьмы, полночный казначей,

других ночей немало отсчитал,

но худшей - нет! Когда же день настал -

какая радость! - снова мир людей.

А ночь ждала. И солнце село в срок,

и снова страх, что за ночь все умрут,

закончив труд. Неужто спать пора?

Стучит топор - не спит лесничий Кнут,

ни бабушка, ни Ханс - он мечет стог,

чтоб сено не намокло до утра.

Мне нравится,

что ты

немногословна,

немногословна и

предпочитаешь

стихи простые,

которые, как дождь,

струятся

вниз по странице

сквозь воздух, свет,

сквозь строки.

Ты, вижу, научилась

решать головоломки

лесных поленниц

и высоко

возводишь их,

чтобы дрова просохли, -

в приземистой укладке

гниют поленья.

Солнце смежило око

за белоснежной горой.

Столбик термометра

вниз

и вниз -

все земное тепло

умещается там, -

в крошечный

шарик.

Я бережно трачу дрова -

слова мои кратки.

Сорока выпорхнула из сеней.

Кошка прыснула за угол.