Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Я отвел бы больше места
Для пиров и для побед,
Напрочь вытравив из текста
Огорченья прошлых лет.

Всей судьбы своей зигзаги
Вытянув в прямую нить,
Наяву и на бумаге
Заново б я начал жить!

Друг редактор мне ответил:
«Самому себе не лги!
Ты высказыванья эти
Для глупцов прибереги.

Грусть и радость своенравны —
Это знают мудрецы;
Грусть и радость равноправны,
Словно сестры-близнецы.

Утвердясь в душе бессрочно,
Перевесив груз невзгод,
Счастье наше, как нарочно,
Счастьем быть перестает.

Пой бесхитростные песни,
Плачь и радуйся с людьми
И судьбы неравновесье
С благодарностью пойми.

Ибо, как ты там ни прыгай,
Но для каждого из нас
Жизнь — загадочная книга —
Издается только раз».

Пусть мысль моя покажется нелепой.
Брел мимо кладбища — и ясно стало мне,
Что там, среди его крестов и склепов,
Старуха смерть отсутствует вполне.
Что делать ей средь этой тишины,
Где все концы с концами сведены,
Что взять ей с тех, кого она взяла, —
Не здесь она ведет свои дела.
По улицам она и по больницам рыщет —
Среди живых она добычу ищет.

Я сменил шесть наставников-десятилетий,
И теперь начинаю о них сожалеть я:
Это были совсем неплохие ребята —
Голодранцы, бродяги, трудолюбцы, солдаты...

А последний наставник домовитый такой, деловитый,
Осторожный такой, будто сделанный из динамита;
Он, скупец, все глядит на часы,
Он дни, как червонцы, считает;
Он мне шепчет, что только для стран и народов
Вековечная Вечность течет по спирали,
Но для человека под старость
Изгибается время по кругу,
Как змея, — чтобы хвост свой ужалить.

С годами краса наша тает,
С годами — греши не греши —
Морщинится и выцветает
Лицо — этикетка души.

Душа не стареет, умнеет,
В бессмертие рвется она, —
Но вечною быть не умеет,
Телесным законам верна.

О тело, непрочный контейнер,
Конструкторский брак бытия!
Ты станешь компостом для терний,
Щепоткою пепла... А я?

Душе моей снятся дороги,
Не хочет она на покой, —
Но груз погибает в итоге
Из-за упаковки плохой.

Этот хутор литовский
В стороне от шоссе
Не простой, не таковский,
Не как прочие все.

Этот хутор литовский
На озерной косе
Предстает мне в чертовской,
Марсианской красе.

Ночью гляну с крыльца я —
Чудеса предо мной
Возникают, мерцая
Над седой пеленой.

Там — не дивные горы,
Не таинственный скит
И не ангельский кворум
У прибрежных ракит, —

Там конструкции странной
Кто-то строит мосты
Из теней, из тумана,
Из цветной темноты;

Там нездешние зданья
Кем-то возведены
Из росы и молчанья,
Из осколков луны.

...Может, мир необычен
В самой сути своей,
А в Галактике нынче
Ночь открытых дверей?

Может, кто-то ответа
Ждет на давнюю весть?
Может, то, чего нету, —
Тоже все-таки есть?

Макромир мне непонятен,
Стыну у его дверей, —
Он почти невероятен
В необъятности своей.

В микромир бы мне пробраться,
В мир незримых величин,
В край, где корни коренятся
Всех последствий и причин;

В царство малых измерений
Вникнуть, где на миллион
Действенных микромгновений
Миг обычный расщеплен;

В государство дробных чисел
И неведомых чудес,
От которых мы зависим
Более, чем от небес...

Стихи — не пряник, и не кнут,
И не учебное пособие;
Они не сеют и не жнут —
У них задание особое.

Они от нас не ждут даров,
Открещиваются заранее
От шумных торжищ и пиров,
От хищного преуспевания.

Милее им в простом быту,
Почти неслышно и невидимо,
Жить, подтверждая красоту
Всего, что вроде бы обыденно.

Но в громовые времена,
Где каждый миг остер, как лезвие,
На помощь нам идет она —
Великодушная поэзия.

Где пули свищут у виска,
Где стены и надежды рушатся,
Припомнившаяся строка
В усталых пробуждает мужество.

...Тоска, разлука ли, болезнь —
Что ни творится, что ни деется, —
Пока стихи на свете есть,
Нам есть еще на что надеяться.

На старинной остзейской гравюре
Жизнь минувшая отражена:
Копьеносец стоит в карауле,
И принцесса глядит из окна.

И слуга молодой и веселый
В торбу корм подсыпает коню,
И сидят на мешках мукомолы,
И король примеряет броню.

Это все происходит на фоне,
Где скелеты ведут хоровод,
Где художник заранее понял,
Что никто от беды не уйдет.

Там, на заднем убийственном плане,
Тащит черт короля-мертвеца,
И, крутясь, вырывается пламя
Из готических окон дворца,

И по древу ползет, как по стеблю,
Исполинский червец гробовой,
И с небес, расшибаясь о землю,
Боги сыпятся — им не впервой.

Там смешение быта и бреда,
Там в обнимку — чума и война;
Пивоварам, ландскнехтам, поэтам —
Всем капут, и каюк, и хана.

...А мальчишка глядит на подснежник,
Позабыв про пустую суму,
И с лицом исхудалым и нежным
Поселянка склонилась к нему.

Средь кончин и печалей несметных,
Средь горящих дворцов и лачуг
Лишь они безусловно бессмертны
И не втиснуты в дьявольский круг.

Мой век, как пронзительно прав ты
В неброских оценках своих —
Костлявая, бледная правда
Милей, чем раскормленный миф.

Об истине голой радея,
Мы видим из нынешних дней
Под маской Сальери-злодея
Попроще лицо, поскромней.

По выкладкам новым и мненьям
Заглазно мы можем решить,
Что в прошлом с его осужденьем
Не следовало спешить.

Он был и талантлив не шибко,
И зависть порой проявлял,
Но в главное вкралась ошибка:
Он Моцарта не отравлял.

Он был в своей Вене оболган,
Молвой осужден без суда
Надолго, надолго, надолго —
Но все-таки не навсегда.