Александр Димитриев - Покаяние

Правдивым считать то, что недругу видится ложным,
принять компромисс, не идя на уступки врагу.
Заставить себя, уходя, улыбаться несложно,
вот только представить я жизнь без любви не могу.

Никуда не деться ото лжи.
Но не может вызвать опасения
только ложь святая во спасение —
к ней не зря ложится рифмой жизнь.

Если людям не хватает сил,
пусть она поможет сильным выжить,
а для слабых станет правды ближе —
так и я её преподносил.

Но бессмысленно солгать врачу,
если он не поступает ложно,
только в это и поверить сложно:
лгать всегда, когда ни захочу.

Кто знает о Любви и Сострадании,
тому известно, что такое Совесть.
Лишь отщепенцам в нашем мироздании
плыть мимо, ни о чём не беспокоясь.

Что Совесть у людей всегда божественна,
что только с ней ты Человеком признан,
пусть усомнится прах, душа ведь женственна,
бессмертна перед смертным атеизмом.

«Ты не венчан? Ну, кайся, кайся!» —
отвечал мне святой отец.
Я услышал: «С небес спускайся.
Исповедовался – и конец!»

Так единственный раз за гробом
я пришёл к Нему в этот храм.
Церковь встретила… «не особо».
Пожалел, что явился сам.

С той поры много лет мину́ло,
только их не потерян счёт.
Пусть судьба подносила дуло, —
моя жизнь до сих пор течёт.

Передумал с тех пор я много,
но к Нему не прервался путь:
мимо церкви – не мимо Бога.
Меня не за что упрекнуть.

Впрочем, что там – не тот посредник
оказался меж мной и Ним.
Не ропщу и не верю в бредни.
И живу, только Им храним.

Первый снег – первозданная грусть,
до земли не всегда долетая,
а на лицах слезинками тая, —
тайну чью разгадать не берусь,
только знаю: она непростая, —

прячет шрамы и сети морщин,
в волосах наметает позёмкой,
даже кожа становится ломкой
у стареющих дам и мужчин,
взгляд, напротив, и чистый, и ёмкий.

Грусть моя – свежевыпавший снег.
Долгожданная радость природы,
облаков уплотнившихся роды
в истончённое зеркало рек.
– Ну какие мы, видно, уроды!..

Просыпаясь неведомо с кем,
ты не ведаешь, что, засыпая,
снова стала исчадьем проблем.
Ты, продажная девка скупая,
держишь зеленью мир под уздцы,
прикрываясь своею любовью.
Что богатство твоё? Где отцы —
у подножия? у изголовья?
Чем известна ещё твоя мать —
культом новых безнравственных качеств?
Ты умела у всех отнимать —
не давать! – кроме разных чудачеств.
Ты царица? А где же твой царь?
Власти в мире тебе не хватало!
Ты без пола, без расы. Как встарь
ты простой мировой вышибало.
Почему ты не можешь без лжи,
цель свою по себе выбирая?
Моим именем ты привяжи
пропуск перед воротами рая!
Ты ведь просто боишься меня!
Я ж тебя никогда не боялась.
Я скрываю твои имена,
так позволь свою высказать ярость.

Дождь по снегу опять,
вот и кажется мне, что зима,
не смотря в календарь,
откупается без наказания.
Дождь не может не знать,
хоть упрям он сегодня весьма:
ни одну божью тварь
не разбудят его притязания.

Оттого ль так плаксив
и неловок сомнительный путь,
что уносит в кювет
с колеи безо всякой причины?
Спит жилищный массив,
но пейзаж за окном не забудь,
пусть и снега уж нет —
плачет дождь накануне кончины.

Дождь и ветер в окно —
вот и слёзы сбиваются в лёд,
вот и снега печаль
ноябрями по жизни кружится.
Но известно давно,
что до срока никто не умрёт,
не погаснет свеча
и несчастью не даст обнажиться.

Боюсь не словом быть побитым,
а равнодушием немым.
Боюсь быть слишком плодовитым
во время шествия чумы.
Боюсь быть сытым средь голодных,
богатым среди бедняков.
Боюсь быть вольным меж свободных,
не видя собственных оков.
И заменить гордыней гордость,
и счастье выкупить на час.
Смягчить уверенную твёрдость,
предать поэта и врача.
Боюсь, что совесть канет в Лету
среди напастей и невзгод
и крик: «Карету мне, карету!»
никто из ближних не поймёт…

Из слов, одетых в красоту,
земные за́мки не растут —
воздушных мне не надо.
И масса мыльных пузырей
не жизнь украсит, а скорей
ложь в отраженьи взгляда.

Да, мне милее тишина,
но как постичь её до дна
и с пустотой не спутать?
Но в недосказанности есть
и смысла столько, что не счесть —
не всем, а лишь кому-то!

Так разрешите выбрать мне,
кому открыться в тишине,
кого ж отвергнуть разом.
А кто отвергнут, пустотой —
вернее, ложной красотой —
пусть свой восполнит разум.

Будет небо задумчиво-звёздно,
будут звёзды доступно-близки…
Вы поверите, что всё серьёзно,
если кровь барабанит в виски,
если сердце с аортой зависли —
просто замерли – в гордой груди,
а в мозгу перепутались мысли,
Вы решите, что жизнь позади.
Но сменить поминальный молебен
Вы должны на рождественский пост,
а не думать напрасно о небе:
в нём полно неизведанных звёзд!
Соберите их в Ваше лукошко,
что помогут вновь жизнь оживить,
потому что Вам будет немножко
не хватать этой новой любви…

Вспоминая фамилию, при малейшем усилии
снова рог изобилия открывается мне
удивительным голосом, ниспадающий волосом,