Дмитрий Гавриленко - Свеча в зеркалах. Избранные стихи

Светлый день Воскресенья Христова,
День весны и весеннего сна,
Не волшебного сна, а простого,
Даль в котором ясна.
В тихом сне все событья известны.
Шла осинка из леса в село,
Шла, раскинув наряд свой прелестный,
Словно чудо зелёное шло.
Свет не клином, а стёжки-дорожки
Разбежались и снова сошлись.
Как звенят у осинки серёжки!
Родились, да и свесились вниз.
Все просёлки забытые – тёзки,
Не пустуют они никогда.
Как серёжки звенят у берёзки!
Ты откуда идёшь и куда?
Шли по разным просёлкам. И что же?
Вдруг сошлись в середине села
И узнали друг дружку. Похоже,
Их земля благосклонно свела.
Обнялись восхищенно серёжки,
Похристосовались меж собой
И остались цвести у дорожки
И зелёной, и жёлтой гурьбой.

1
На площади, как в тёплом доме, встречая дальнюю зарю,
«Спасибо за гостеприимство!» – поэту громко говорю.
Не лошади, а иномарки здесь пробуждают ранний час,
И, шин шуршащих испугавшись, взлетел Пегас.
Тут шум шокирует кошмары, тут спать нельзя,
А сон в бессонницу влюбился, как тень, скользя.
Тут нет пока ещё народу, но он придёт,
Медвежьей хваткою пространство на нет сведёт,
Присядет чинно на скамейки, хрустя жратвой,
Он – царь природы и свободы, один живой.
А ведь поэту надоело не спать всю ночь,
Он сделал шаг, он с пьедестала уходит прочь.
Никто не видит и не слышит – лишь я смотрю:
Поэт в плаще своём тяжёлом порвал зарю.
2
Как беззащитен ты, великий!
Беспомощен… И как могуч!
Над головой вороньи крики
Ужасней самых тёмных туч.
Задумался поэт и шляпу
В глубоком размышленье снял,
Как будто бы стальному кляпу
Он тайну жизни поверял.
Увы! Всё это бесполезно:
Ворона не слезу прольёт —
С бесцеремонностью железной
Вонючий выплеснет помёт.
И кудри чёрные поэта
Враз побелеют от него.
Я с горечью замечу это
Нахальной птицы торжество.
Я рад бы взять ведро и швабру,
Ведрить и швабрить с порошком,
И серость изловить за жабры
Да отметелить хорошо.
Но вижу: нет у ней предела,
Нет ни начала, ни конца,
Душа отсутствует, и тело,
И выражение лица.
Запахнет паленым и серой.
Где царь? где узник? где их червь?
Чернь побледнеет – днеет серость,
Сгустится серость – реет чернь.
На площади кусты из терний.
Дождём грядём – сквозь них идём.
Как много серости и черни
И мало света ясным днём!
Что могут неуклюже слизни?
На них с рождения печать,
А мы должны его при жизни
И после смерти защищать.
Душа поэта не остынет
Во вдохновении своём.
Глас вопиющего в пустыне
Вопит с пустынею вдвоём.
3
Есть святая святых – есть святые дороги,
Даже буквы в названиях сумрачных строги.
Неотмирность возвысила их и хранит,
Опершись на холодный, но вовсе не вечный гранит.
Этот памятник – здешний и рос на глазах у народа,
Он от мира сего, и дворянская честь – в нём порода.
Свой для площади, свой для пространной страны,
Много лет без войны простоял у небесной спины.
Почему же взорвали у бронзовых ног тишину?
Почему объявили повторно поэту войну?
Он стоит равнодушно-спокойный на вид,
Вход в метро для него – погруженье в Аид.
Запах тлена скрывается запахом дыма,
Чья-то ненависть к людям вонюча, едка, нелюдима,
Застилает глаза, разрастается вширь без помех,
А поэт-тайновидец смотрел в тот момент глубже всех.
Он увидел и трупы, и чистую кровь, что засохла,
Вперемешку валялись кровавые камни и стёкла.
В развороченном и покорёженном слое
Притаилось всё дикое, тёмное, злое.
Всё, что было геройством в умерших веках,
Обернулось простой сединой на висках.
Генералы, и маршалы, и президенты!
Ваши подвиги рьяные беспрецедентны,
Ваши площади, улицы, лица чисты —
Не нужны здесь придирчивые блокпосты,
Батальоны, дивизии, роты, полки,
Автоматы, винтовки, к винтовкам штыки.
Беззащитен всегда только тот, кто поэт,
Лишь открытому сердцу спасения нет!
Был однажды убит – он на площади встал,
Не податливый воск, а надёжный металл.
Но поэт – это челяди цепкой укор,
Это ливень, счищающий с истины сор.
Он – упрёк проходимцам, погрязшим в крови,
И великим безликим, что лживы в любви.
Где же кров твой, поэт? Без постели кровать…
Не её ли пытались убийцы взорвать?

Иду Садовой-Спасскою и радуюсь весне.
Морозная и поздняя, а смотрит всё ясней!

Всё призрачней и трепетней её цветной наряд,
Машины осторожные как бы над ней парят.

И даже супермаркеты равняются в строю,
Фасады хорошеют – я их не узнаю.

И только одиночество – оно всегда одно,
Как многолетней выдержки забытое вино.

Не выпито, и шепчет мне среди простых забот:
Садовая накормит, а Спасская – спасёт.
2002

Зелёная речка Незнайка,
Незнайки зелёного речь.
Зелёная речка Незнайка
Не может себя уберечь.
Зелёная речка Незнайка
Не может играть синевой,
Зелёная речка Незнайка
Случайно осталась живой.
Зелёную речку Незнайку
Устали деревья стеречь,
Зелёную речку Незнайку
Не бросишь, как дерево, в печь.
Зелёная речка Незнайка
Не знает – увы – ничего,
Зелёная речка Незнайка
Не видит конца своего.
Зелёная речка Незнайка
Размыла исток голубой,
Зелёная речка Незнайка
Не плачет уже над собой.

Бывает на свете приют бесприютный!
Высокий-высокий, а всё же уютный,
Тот угол жилой, что совсем без угла.
В нём звонкоголосая райская птица
Могла бы не просто сама приютиться —
Птенцов бы повывела и сберегла.
Так где же ты, птица? Забытому краю
Ты выпела песни, подобные раю,
А здесь, на ветвях, пустоты кружева.
Твой угол жилой без угла и поныне
Живёт на высокой-высокой вершине,
Да только вершина уже не жива.
Остались от кроны лишь тихие звоны,
Но их заглушают и крики вороны,
И крики подросших в гнезде воронят.
Кора от большого ствола отлетает,
И белое тело не сохнет, а тает.
А серые разве его сохранят?

Орешник сменяет рябинку.
Торопим с телеги коня,
Подпрыгивая на корнях,
Что вылезли спать на тропинку.
В последней прозрачной листве
Не шорох – осенние вздохи,
А мы всё левей и левей —
Последыши цепкой эпохи.
Становится обод седым,
Увеча, ломая помехи.
Оглянешься: сзади следы
И градом – орехи.

Эта птица королева Подмосковья – королёк,
И направо, и налево путь её равно далёк.
Клювик тонкий, голос звонкий, тоньше нити голосок,
Он ласкает перепонки, как от ветра колосок.
Легче пуха, легче духа безбоязненный пилот,
Реактивный, но беззвучный и бесследный самолёт.
Быстрым крыльям в тесной чаще ни тропинок, ни дорог,
Но полёт всегда удачен, а точнее – даже строг.
Вот грибник, он смотрит зорко и не слышит ничего,
Тёмной молнии не видит над своею головой.
Тише тихого напева тот ничейный уголок,
Где летает королева Подмосковья – королёк.