Юрий Хейфец - Ежедневник

Враньё, что дорога в ад лежит по земным глубинам:
Посмертное бытие прописано в небесах.
Там просто есть этажи. Не зря привычны они нам —
Ещё не родившись здесь, мы видели их во снах.

Всё то, что мы на земле построили век за веком,
Мы сделали потому, что въелись нам в дух и плоть
Те светлые миражи, которые с человеком
Сумел сроднить навсегда отчаявшийся Господь.

Он плакал, давая нам в подарок свободу воли,
Он знал, на какую кровь друг друга мы обречём,
Но счастье есть краткий миг отсутствия всякой боли.
Кто понял это, тот стал священником и врачом,

Учителем – и в конце концов пожилым поэтом.
Кто в юности не поэт? Вот старость – другой расклад.

Ты учишь меня летать, но я не просил об этом.
Мне нужно невысоко: на цыпочки встал – и ад.

Внешний мир, налипший на окно:
Ветра кружевное волокно,
Тьмы бездонной траур вековечный,
Звёзд разнокалиберная сыпь,
Снега и дождя седая зыбь,
Фонарей сутулых свет увечный
Да сугробов серые горбы,
Да раскачкой бешеной арбы
Тешащиеся косые тени,
Да кривые тонких проводов,
Строящие график холодов,
Ставящих упрямо на колени
Оттепелей робких череду,
Да луна, у ночи в поводу
Как всегда, плетущаяся снуло,
Да прохожих суетливый бег
К финишу, где ужин и ночлег
Далеки от будничного гула,
Злого, как состарившийся гном…

Внешний мир, лежащий за окном —
И туда спешащий неустанно,
Где пока жива моя душа,
Что ещё способна, чуть дыша,
Быть самой собою, как ни странно.

Он вплывает в подъезд, словно шхуна – в родную гавань,
Сладострастно вдыхает миазмы чужого быта
И долдонит азы поэтажного алфавита:
В коммуналке на первом – потерявшая берега рвань,
На втором – все с собаками, карта кошачья бита,
Дальше – больше: на третьем – танцоры, певцы и шлюхи,
На четвёртом – бандит, инженер, бизнесмен и бабка,
Кто на пятом – об этом гуляют сплошные слухи.
На площадке разбито окно. Постоянно зябко.
На шестом – полицейский, врачиха и муж-водила,
На седьмом – всё ремонты, похоже, за каждой дверью,
На восьмом – молодёжь – и один, что с лицом дебила,
Расписал стены лифта какой-то едучей херью.
На девятом он сам поселился, а кто соседи —
Он об этом не знает и знать нипочём не хочет,
И живёт, пребывая с самим же собой в беседе:
То оплачет себя, то себя же и обхохочет —
И ему хорошо, и не надо ему удела,
Что его не окутывал бы, как железный саван,
И зачем вопрошать, каково здесь душе вне тела? —
По подъездам и судьбы: какие тут чудеса вам…

…а я не так тебя люблю,
Как тот, кто любит, но таится —
Я боль свою не тороплю:
Пусть напоследок настоится.
Разлуке быть или не быть,
Мне знать дадут перед разлукой,
И наперёд не стоит ныть
Мотивчик, выученный мукой.
К тебе, конечно, я привык,
Поскольку ты ко мне привыкла,
Я прохожу как твой двойник
Круги заученного цикла:
Усталость – ссора – холодок —
И получение прощенья,
И страсти яростный бросок,
Не требующий укрощенья,
И две недели торжества
Уже уснувшей было тяги
К освобожденью естества
Из всех приличий серой фляги,
Да так, что за глотком глоток! —
И снова в медленное русло
Входящий бешеный поток,
Загустевающий, как сусло…
Как это всё знакомо мне,
Как это всё тебе знакомо,
Как мы сроднились в тишине
Давно насквозь родного дома,
Ненужных слов пустой набор,
Мгновенная пристрелка взоров —
Не разговор, а приговор,
Не требующий прокуроров,
Смеющийся – а судьи кто?! —
И не бегущий к адвокатам,
И выносящийся за то,
Что есть потребность в виноватом,
И что обжаловать его? —
Мы терпим то, что заслужили,
И не получим ничего,
О чём бы сердцем не тужили,
Здесь и философ, и простак
Свой проигрыш признают честно…

А я люблю тебя не так,
А как – одной тебе известно.

В разлинованном небе летят журавлиные строки.
Не могу оторваться, читаю поэму ухода.
Возвращается всё – но уже не вернутся пророки,
Прокричавшие мне и тебе, что такое свобода.

Может, стоило жить, не связав свои судьбы любовью,
Но и колос, где зёрнышко к зёрнышку, зёрнам хозяин
И качает, как маятник, время незримою кровью,
Наполняя Вселенную смыслом до самых окраин.

Может, стоило верить, что сам я себе неизвестен,
И гадать-ворожить по осенней сочащейся гуще,
Но расходятся тучи – и свет, безупречен и честен,
Проливается вниз: переполнены райские кущи.

Так и будем с тобою, бесстрашно держась друг за друга,
От земли отрываясь с трудом, чтобы встать на колени,
Проживать времена, – а когда успокоит нас вьюга,
Неразлучно уйдут наших душ неприметные тени.

Лишь об этом прошу,
Лишь об этом пишу,
Лишь на это
Уповаю в минуты,
Когда неприкаян, как Каин, —
И стучит, и стучит неумолчное сердце поэта,
Наполняя Вселенную смыслом до самых окраин.

Кто хочет остаться живым человеком,
Выигрывает лишь себя самого:
Так было и будет так век за веком —
Не надо придумывать ничего,
А кто мертвечине роднёй доводится,
Получит весь мир, но зато, как водится,
В себе человека пустит на дно —
И выбор любой только к этому сводится,
А всё остальное – лукавство одно.
Не зря я себе повторяю всё это,
Молитве сродни, двести раз на дню:
Лишится навечно тепла и света,
Кто тягу перекрывает огню.

Подари мне свободу слова —
Я отказом не огорчу! —
Чтобы мог я снова и снова
Говорить, что сказать хочу,

Подари мне свободу мысли —
Я возьму её, видит бог! —
Чтобы я в самом высшем смысле
Человеком считаться мог,

Подари мне свободу чувства —
Мне как воздух нужна она! —
Чтобы в стане рабов искусства
Я своим считался сполна,

Подари мне свободу дела —
Как иначе на свете жить? —
Чтобы я из души и тела
Смог пространство и время сшить —

И уйти с головой, как в воду,
В самого себя, в пику броду
Вечность одолевая вплавь! —
Подари мне мою свободу.
А свою – при себе оставь.

Я вошёл в этот дождь так, как входят в святую воду.
Я вошёл в этот дождь человеком – а вышел в боги.
Ввысь ушёл небосвод – и подобен стал храма своду,
И в дорогу одну все на свете слились дороги.