Нина Русанова - Девочка, ты где? НЕдетские рассказы – 2. Стихи

А на следующий день всё повторилось. А потом ещё и ещё раз… и каждый из них – «последний». «Разам» этим Лёша потерял счёт – удержаться от соблазна не было никакой возможности: куски были такими снежно-прозрачными, такими маняще-сверкающими… да попросту они были сладкими ! А Лёша был… а Лёша был маленьким – самым маленьким в классе! И вечно голодным. Лет восемь было ему. А казалось, что шесть.

Преступление обнаружилось, когда «полный» и «целый» мешок сахару в один прекрасный день вдруг просто обрушился – рухнул: аккуратно прорванный угол его был нижним ! И влетело маленькому Лёше от доброй Катиной бабушки (а тогда строгой мамы-учительницы Катерины Романовны) по первое число. Так влетело, что на всю жизнь запомнилось. И всю Катину жизнь, сколько она себя помнит, рассказывалось. И непонятно было: весело папе об этом рассказывать… или, наоборот, грустно. Так бывает – что трудно разграничить. И не знаешь, как реагировать – как, например, на заявление папы о том, что слова «сладкий» и «солёный» образовались от одного корня – корня солодки , в чистом виде чуть горьковатого даже. А ты только в третьем классе. Ну или «уже» – но тебе всё равно пока этого не объясняли, а объяснят, возможно, только в университете. И солодку ты пробовала только в виде микстуры от кашля, но ещё об этом не знаешь. А узнаешь только тогда, когда будешь поить этой же самой микстурой своих детей. А вырос он (не корень солодки, конечно, но Катин папа), догнав наконец по росту своих одноклассников, только к моменту выпуска из школы.

У мамы тоже были свои истории. Одна из них о том, как в эвакуации по самым большим праздникам их с бабушкой соседка по комнате доверяла маленькой Лиле выскрести начисто кастрюльку из-под манной каши, которую варила для своего грудного ребёнка. Лиля вычищала посудинку так, что мыть её, казалось, уже не было никакой необходимости, и мечтала о том, что вот когда она-а вырастет… то всегда — каждый день – будет варить себе манную кашу . Можете вы себе такое представить? Манную кашу – каждый день.

А другая история о том, как однажды та же соседка напекла печенья и спрятала накрытую полотенцем, а сверху «для верности» ещё и газетой, тарелку со свежей выпечкой под свою кровать, к стене, в самый дальний угол, откуда, несмотря на все эти ухищрения, всё равно пахло редким, почти невозможным в те годы, лакомством – тёплым ещё! – упоительно до полного умопомрачения.

Стоит ли удивляться тому, что при первом же удобном случае, когда в комнате не было никого из взрослых (Лилю оставили присмотреть за спящим младенцем), она полезла под соседкину кровать и тарелку эту «нашла». Не остановили её ни дальний угол, ни чистое полотенце, ни даже газета. Ни спящий на кровати малыш. «Догадавшись» о том, что драгоценные печеньица хозяйкой наверняка тщательно посчитаны-пересчитаны и что если она, Лиля, съест хоть одно из них, это тотчас бросится в глаза, более того – сразу станет понятно, кто именно съел, и что её, Лилю, обязательно накажут! – девочка решила все печенья обкусать : по краешку, совсем по чуть-чуть, но равномерно, по всему периметру, ровненько, очень аккуратно… – и тогда уж точно никто ничего не заметит. И не накажет. Обкусать. Что она и сделала – лёжа тут же, под кроватью, в пыли, темноте, тесноте и духоте… В духоте, но в какой ! – в такой аппетитно-душистой духоте, что и задохнуться не страшно!

А ведь и было – страшно. Лиля помнит, как соседка неожиданно зачем-то вернулась: ноги в серых чулках и стоптанных башмаках прошаркали по комнате, встали посреди неё в замешательстве, удивившись, видимо, отсутствию «няньки», но вслух при спящем младенце ничего говорить не стали… затем приблизились к самой-самой кровати… что-то там поправили… ребёнок угрожающе закряхтел, просыпаясь… и тогда ноги сели его укачивать. Да и не только ноги уселись. На кровать. Отчего та провисла чуть не до пола! Хорошо, что тарелка с печеньем стояла в самом дальнем углу, а худышка-Лиля притаилась у самой-самой стены – иначе соседка села бы прямо на неё! Всё это время девочка лежала, не шелохнувшись, замерев от страха, задержав дыхание перед тарелкой с ароматно-песочными кружочками, которые всё ещё тепло и нежно дышали ей в лицо… а половина из них уже была ею обглодана. Лежала, опасаясь чихнуть ненароком (в носу моментально засвербела вся «подкроватная» пыль) или кашлянуть (в горле внезапно запершили все «печенные» крошки). Лежала, сглатывая слюну и более всего на свете боясь, что вот-вот, сейчас в желудке у неё, не сытом, но лишь раззадоренном нечаянным (но и не вполне невинным), не совсем предумышленным (но ведь никем и не дозволенным) пиром, оглушительно заурчит.

А что было дальше: куда девалась соседка (и девалась ли?) и как она, Лиля, вылезала, отряхивая пыль с живота, локтей и коленей и оправляя мятое платье, как в десятый раз облизывала и утирала губы, обеими ладонями проверяя, не осталась ли, не дай бог, на лице, хоть одна сладкая «песчинка», как раскрылся её обман и что за этим последовало – не помнит.

Это о том, что касается сладостей. Что до тетрадей, то их вообще не было в те годы – все письменные уроки делали… да на газетах же и делали их (если, конечно, были газеты). А писали всё равно каллиграфическим почерком: нажим… волосяная… нажим… волосяная… Поэтому совершенно непонятно: какой там был «ключик»? – тогда… Да ещё и «к каждому».

И вот теперь Катя училась писать в чистейшей тетради в косую линеечку, любовалась на первоначальную осень – ту, что стояла наяву, за окном, – тёплую, тихую, всю в трепетных золотых косицах по кроткому, но всё равно праздничному лазоревому небу, от которого неизменно захватывало дух!.. и ту, что открывалась ей в стихах – благодатную, умиротворённую, немного грустную… связывая их в себе воедино волосяными линиями – нитями тонкими до прозрачности, почти незримости, паутинно-хрустальной хрупкости… но в то же время и самыми прочными на свете – да потому, что без нажима – и уплетала гоголь-моголь, как говорится, за обе свои худенькие щёки.

Но – и так говорится тоже – «недолго музыка играла»: вскорости Катина мама заметила, что в холодильнике как-то уж очень быстро, просто даже подозрительно быстро! – стали заканчиваться яички. Просто пропадать стали. Только успевай покупать!

И пришлось Кате с бабушкой «расколоться» – признаться, что это Катя… занимается с бабушкой… «за гоголь-моголь».

Мама очень рассердилась тогда. И теперь уже не Катиному папе когда-то в далёком детстве, а Кате с бабушкой здесь и сейчас влетело по первое число. И первокласснице, и первой и самой лучшей учительнице – обеим. Мама сказала, что бабушка Катю «совсем распустила» и что теперь Катя из неё, то есть из бабушки, «верёвки вьёт».