Борис Гучков - Четвертая стража ночи

В праздности и лени я бы вряд ли смог
Долгое столетье тягостно влачить.
Лечь бы клеверинкой в придорожный стог,
Зёрнышко живою влагой омочить.

И не грех подумать, доживая век, —
Ибо этим люди мучимы века, —
О былинке малой, что стремится вверх,
О земной великой сути колоска.

А поле глазасто, а лес ушаст,
И живо зеркало вод.
Рождаемся, делаем первый шаг,
Не ведая про уход.

С печальным лесом, травой, водой
Едины мы искони.
Какою платим монетою, той
Расплачиваются и они.

Там, где бор шумел вековой
Тому лишь десяток лет,
Построен дворец, кирпичной стеной
Застящий белый свет.

Где ныне в зале модный камин
И стопкой лежат дрова,
Ясень рос и дуб-исполин,
А в кроне жила сова.

А у ворот, где решётки вязь, —
В мизинец железный прут, —
Рос, помнится мне, высоченный вяз,
Собой украшая пруд.

Увы, увы! По округе всей
Поболе сотни пеньков.
Зарыли бульдозером карасей,
Моих пескарей и линьков.

Ещё за оградой не высажен сад,
Но вижу антенны штырь.
Похоже, стрельбу вести из засад
Удобней, когда пустырь.

Газон, бассейн, европейский шарм.
Два стражника у ворот.
Но поле глазасто, а лес ушаст,
И живо зеркало вод…

Не перестали сниться,
Как пух тополей, легки,
Короткие, как зарница,
Младенческие деньки.
Ещё с мальчишеской спесью
В немыслимой вышине
Летаю по поднебесью
Страны, не ведомой мне.

А наяву, старея,
Уж я не пру на рожон,
Влачу судьбу Водолея,
Суровой зимой рождён.
Как лето, наш век недолог.
Забочусь по мере сил
О тех, кому вроде дорог,
А может быть, даже мил.

О детство, лишь ты священно!
Басовой струной звеня,
Январский пурги крещендо
Крестило в ночи меня.
Со вторника до субботы,
С субботы до четверга
Безумные артналёты
Вершила тогда пурга.

С дорог, до весны распятых,
Позёмок ползли ужи…
В холодных пятидесятых
Вы, снов моих миражи!

Это, верно, было так:
Я на белый свет явился.
Я семь дней уже – не там.
Вот он я – не запылился…
Распелёнутым, нагим
Я лежал, не понимая,
Что родня поёт мне гимн,
Вся по случаю хмельная.

Наклонялись надо мной,
Волосёнки нежно гладя,
Сват, соседка, кум с кумой,
Брат двоюродный и дядя.
А свояк надрывно пел,
Подпевала баба Тома.
Словно буря, «гром гремел»,
Сотрясались стены дома…

Расходились по снежку.
В январе темнеет рано.
И отец, хватив лишку,
Тоже пел про атамана.
И басил хмельной отец,
Потому как выпил сильно:

«Ай да Дуня! Молодец,
Подарила-таки сына!»

А у матери моей
Имя – Евдокия.
В наше время имена
Не дают такие.

И стыдятся, а чего,
А чего стыдятся?
Евдокией отчего
Нынче не гордятся?

Мчатся годы и века.
Мчится юность наша.
Дуновенье ветерка —
Дунюшка…
Дуняша…

Рядом в тот миг последний
Не было нас, прости.
Со Сталинграда таился
В теле твоём свинец.
И не преклонным старцем —
Шестидесяти шести
От роду лет шагнул ты
В небытие, отец.

Труженик и безбожник,
Веруя в белый свет,
Знал ты на белом свете
Трудности лишь одни.
Но и война не оставила
На сердце злобы, нет.
В мирные дни носил ты
Пряники для ребятни.

Пряников этих помню
Сахарную глазурь.
Щёки твои небриты,
Только их нет родней!..
Мы – без тебя, а в мире
Тьма от жестоких бурь.
Но сыновья на битву
Смело выходят с ней.

Вот уже нам за сорок.
Мы не в огне рождены.
Строим, творим и любим
Радость в доме своём.
Не уповая на Бога,
Веруем, что войны,
Горя и слез не будет,
И потому – живём.

В год реформы старых денег
Я учился в пятом классе.
Мама нянчила сестренку,
Голосистую – беда!
Нелегко мы вырастали.
Денег не было в запасе.
Мама грустно говорила:
«Тают деньги, как вода!»
Вот друзья, в кино собравшись,
Мне кричат: «Айда за нами!»
«Мама, дай мне на «Чапая»
Ну хотя бы пятачок!»
Бесполезны уговоры.
Был ответ один у мамы:
«Лучше грамоту, сыночек,
Повтори ещё разок!»
Только я не падал духом.
Взяв корзину, шёл к оврагу,
Собирал бумагу, кости
(Было мне двенадцать лет).
На безмене дед-старьевщик,
Взвесив кости и бумагу,
На кино давал мне горстку
Медных новеньких монет.
Так я жил. И вот однажды
Летом (помню, что рубашку
Не носил, жара стояла.
Был я чёрен, словно грач)
Вижу: ветер по дороге
Мне навстречу мчит бумажку.
Я схватил её и ахнул:
«Боже мой, да я богач!
Пять рублей… Что делать с ними?..
Это ж матери подмога!
Да, но мама их истратит
И не даст на эскимо…»
Я не отдал деньги маме.
В щель запрятал у порога.
Целый месяц деньги тратил
На конфеты и кино!
До сих пор никто не знает
О пятёрке злополучной!
Мама сильно постарела,
У сестрёнки есть семья.
Да и я уже не молод.
Прихожу домой с получкой,
И гостинцам очень рада
Дочка славная моя.
Не нахвалит мама сына,
И сестрёнка любит брата.
Им я шлю порой подарки,
Приезжаю погостить.
Что подарки? Если в детстве
Обманул я их когда-то,
Ту мальчишескую жадность
Как смогу себе простить?

С чемоданом, сбитым из досóк,
На учёбу, а не ради шутки,
Тонкий, словно хлебный колосок,
Он в Москву поехал на попутке.
Встретила Москва его снежком.
В чемодане – хлеб, тетради в клетку.
Я тогда ходил под стол пешком,
Он уже закончил семилетку.
Шёл он с удивленьем на челе,
На дома высокие глазея…
В шумной привокзальной толчее
Чемодан пропал у ротозея!
Он побрёл по улице в слезах,
Натыкался в сквере на деревья…
Что столице слёзы на глазах
Одного парнишки из деревни!
Вот уж позади Москвы огни.
Мчит попутка в ночь и бездорожье…
Но припомнил он слова родни:
«Ты учись! В тебе есть искра божья!..»
И тогда у первого моста
Он сказал шофёру: «Батя, знаешь,
Тормози! Вокзал ведь – не Москва.
Мне в столицу надо – понимаешь?»

Срок наступил – я пережил отца,
Как он, осилил долгую дорогу.
Из памяти черты его лица
Выветривает время понемногу.