Борис Гучков - Четвертая стража ночи

Где ты, прежняя рать?
И Данильченко умер,
И решал продавать
Домик свой Полануер.

Сам себе господин,
Получается, ныне
Из поэтов один
Я теперь в «палестине»?

Полон ягод бидон
И в придачу три банки…
Двадцать пятый сезон
Я летую в Песчанке.

Никого не видать…
Чего ради стараться?
Может, тоже продать
Да и в город податься?

Покурю, погрущу…
Приезжайте, поэты!
Я вас всех угощу
Спелой ягодой лета.

Дождя серебристая сетка.
Ой, радуга как расцвела!
Вот снова она, семицветка,
Над старицей плещет крыла.

Опущенных крыльев изгибы
Неясного цвета полны.
Какие-то крупные рыбы
Взлетают на гребень волны.

Всего лишь мгновение ока
Парят над водою, легки,
И, радужны, снова глубоко
Уходят в пучину реки.

Но вот тяжелы, словно пули,
Ударили капли… И вмиг
Мои поплавки затонули
И свет поднебесный поник.

Тополиный вьётся пух.
Семена роняет вяз.
Зóрю прокричал петух,
В стойку гордо становясь.

Обругав ночную темь,
Продолжая зорю петь,
Он взобрался на плетень,
Собираясь улететь.

Горлопан, он в сотый раз
Свой подпитывает дух…
Семена роняет вяз.
Тополиный вьётся пух.

За лесом глухо заухал
Сердитый гром-дровосек.
Сухо так, что травинка
Не выспевает росой.
Покойно почившую пухом
Пыль просёлка посек
Сабельною атакой
Летний ливень косой.

Остро ноздри щекочет
Прибитая пыль на току.
Мочит ливень пшеницу,
Не прибранную в закрома.
Как краснопёрый кочет
Корявое «кукареку»
В хор поутру вставляет, —
Яро гремят грома.

Что-то случится, право,
И не минует нас.
Нежность, как ливень, хлынет
В души – твою и мою.
Покрасовавшись, плавно
Пламень потух, погас…
Радуга-семицветка,
Не затухай, молю!

За мой тополь, что сник от жары,
Задыхался от жажды,
Надувные, цветные шары
Зацепились однажды.

Может, бал отшумел выпускной?
Брак отмечен законный?
Новогодней, нарядной сосной
Тополь стал заоконный.

Вот такие, мой друг, чудеса
Приключаются летом!
А шары, провисев с полчаса,
Были сорваны ветром.

Есть всему и предел, и черёд.
Я – не скаредный барин.
Пусть кому-то ещё Новый год
Будет ими подарен.

Тени веток у обочины
Шевелятся, как гадюки.
Не пойму я: что же прочили
Мне полуночные звуки?

Им душа моя доверилась,
На семи ветрах продута.
В тишину совсем не верилось,
А она пришла под утро.

Перед тем, когда осмелились
Вновь затенькать птичьи стаи,
По дороге ползать змеями
Тени веток перестали.

Тишины всего мгновение
Сердце чутко уловило.
Это утра откровение
Настоящим чудом было.

И опять многоголосие,
Но не то – с ночною жутью —
Покатилось вновь по просекам,
По весеннему распутью.

Не пугая, только радуя,
С каждым часом веселея,
Расцветая первой радугой,
Первой ягодою спея…

Сбор клубники – комары да мошки.
Спелые беру, а не подряд.
Две сороки скачут по дорожке,
Видно, что-то стырить норовят.

Полетела в сторону их палка.
Я любуюсь на «парад-алле».
Знаю, что их манит зажигалка,
Что лежать осталась на столе.

А она, как золотая брошка.
Сбоку – перламутровая нить…
Ладно, соберу ещё немножко
И, пожалуй, стоит покурить.

Палкой погрожу сорочьей паре,
Сигаретой крепкою дымя,
Ведь иначе эти злые твари
Искусают до крови меня.

«Коромысло над рекой повисло…
Над загадкой стоит ли мудрить?
Без подтекста и второго смысла
В этом мире стоит говорить.

Надо всё, что вживе рядом с нами, —
Напрягаться стоит ли уму! —
Называть своими именами,
Мудрствовать лукаво ни к чему…»

Так-то оно так. Оно, конечно,
В чём-то прав ты, озирая свет,
Коль тебе едино —
в зимний, вешний
Иль осенний он наряд одет.

Только я и в сорок лет всё верю
Несусветной вроде чепухе.
Привечаю над рекою вербу,
Кланяюсь осине и ольхе.

Утренний туман,
пушистый, мягкий,
По настилу стелется хвои.
Зверобой, душица или мятлик
Луговой – товарищи мои.

На клубы небесного тумана
Любо в час заката мне глядеть.
Не сама ль царица там Тамара
В крепости, в заоблачной гряде?

А тебе такое вот приснится:
Завихрив, всклубив небесный ток,
Громыхая, мчится колесница,
Где возницей сам Илья-пророк?

Мир живой, он полон тайн и смысла.
Бьём земле поклоны ты и я.
Над рекой повисло коромысло —
Мудрая загадка бытия!

На дачу, что ныне фазендой зовётся,
Приеду попуткой, отведаю чаю.
Дымок от костра к поднебесью завьётся,
Василия Тёплого день привечая.

Еще я не сдался, покамест держусь я,
Бодрюсь, ковыряю лопатой землицу.
Три дня как апрель заступил на дежурство,
Теплом одарив и село, и столицу.

В столице – витии, словесные битвы,
На телеэкране то ахи, то охи.
А я над землицей свершаю молитвы:
Роди мне, родная, хотя бы картохи.

Чем со среды занимался по пятницу?
Делами житейскими. С утра до заката я
Резал на сушку яблоки-падалицы
И корнишоны в банки закатывал.

Под виноград делал стойки из профиля, —
Лозы двухлетние гибкие, длинные…
Пару кустов молодого картофеля
Выкопал. Клубни – яички куриные.

Сделал салат из редиса и зелени.
Маслом заправил, «Олейною», кажется.
Как это здорово – ужинать семьями!..
В гости пойти ни к кому не отважился.

Долго мечтал: отдохнуть, искупаться бы,
Пива попить в гамаке парусиновом…
Так вот и жил со среды и по пятницу
Жизнью обычной, не самой красивою.

Тускло мерцая, горит свеча.
Плохи мои дела.
Денег последний мешок почат.
Трещину жизнь дала.

Но спотыкается даже конь,
Валится на ходу…
Помню, вчера бродячий огонь
Ночью мерцал в саду.