Борис Гучков - Четвертая стража ночи

Как ружья, они по центру
В небесную бьют мишень.
К чему им переоценки,
Людская ловля мышей?..

Работа моя, забота…
Погладив сосны кору,
Что глупо исправить что-то,
В рассветном пойму бору.

Любовь моя и тревога…
То плачу, то вновь смеюсь.
Среди городского смога
Я рыбой о лёд забьюсь.

Не сладок мой путь, а горек.
Ты, бор, меня не кори.
Несносный железный город
В моей растворён крови.

Непогашенной маркой
На почтовом конверте
Утро первого марта
Засияло на свете.

Кое-как осургучив,
Штемпелями усеяв,
Март свинцовые тучи
Гонит с юга на север.

Из худых упаковок —
Нету почты без брака —
Иногда, словно порох,
Сыплет морось, однако.

Как и все, между прочим,
Я от марта зависим:
Воспалённые очи,
Сумасшествие писем…

Завтра вышлю депеши
Я родне на веселье:
«Ожидайте!
Я пешим
Выхожу в воскресенье…»

Уезжаю. Никто ни слова.
Я привык уезжать как-нибудь.
До Касимова, до родного
Не такой уж далёкий путь.

На автобусе междугородном
Всем положено семь часов
Потрястись по рязанским дорогам
Средь полей да сосновых лесов.

Здесь с попутчиком можно спорить
И на чём только свет стоит
Тех, кто эти дороги строит,
Между прочим
беззлобно бранить.

Вдоль шоссе
по мещерскому краю
Монотонно гудят провода,
Огоньки деревень набегают
Неожиданно, словно орда.

Лес глядит исподлобья, зловеще,
Ветра быстрого катит волна,
И глядит на их вечное вече,
Облака раздвигая, луна…

А когда подъезжал я к дому,
Всё с попутчиком говоря,
Диск луны покатился долу
И забрезжила чуть заря.

Вот она, воспарив над лугом,
Рассиялась! Сошла роса.
Озарила сосну над Стругом
И торговые корпуса,

Весь Касимов!..
И вот уж первый
Парохода поёт гудок.
Вот и к маме стучусь я в двери:
«Это я». —
«Заходи, сынок».

Старинный Касимов,
Рязанской губернии город,
Встречает меня на рассвете умытый дождём.
Ровесник Москвы,
он в июньском цветении молод.
Я здесь в середине двадцатого века рождён.

Люблю тебя нежно. Тобою нельзя не гордиться.
Грибами пропахли окрест перелески твои.
В названье твоём целиком поместилась столица,
Москва златоглавая с лишнею буковкой «и».

Москва – наша гордость,
Москва – наше дивное чудо.
Дворцы величавы, проспекты её широки.
Но белые камни везли для столицы отсюда,
С карьеров Касимова близ тихоструйной Оки.

Немало достойных в хронографе града Касимова.
Немало здесь ярких зажглось путеводных огней.
Здесь Ганзен взрастала,
в девичестве Анна Васильева.
И вот по приезде я вечером вспомнил о ней.

О ней, что жила у Николы, глядела на воды
Оки тихоструйной, читала, мечтала, росла…
Её будут помнить, какие б ни минули годы,
В Касимове древнем как Дании дальней посла.

Я сошёл. Я один как перст.
С расписанья автобус сбился.
Целый год не видал я мест,
Где, родившись, не пригодился.

Поглядев на Оки слюду,
Как над нею туманы тают,
Я в Успенский овраг сойду,
Где о том, что приеду, знают.

Я с дороги посплю, устав,
А с обеда, пера рабочий.
Захочу посетить места,
Что мне, грешному,
любы очень.

Здесь порушен Кастрова дом
В мавританском изящном стиле,
Здесь в дожди с великим трудом
Пробираются автомобили,

Здесь за двадцать безумных лет,
Остро жалящих,
словно жало,
Потихоньку во Вторчермет
Всё снесли, что плохо лежало,

Здесь гоняет с утра коров —
Их всего-то пяток осталось! —
Поликарп Лукич Иванов.
Он по-чёрному пьёт под старость.

Схоронивший Федосью, он, —
Как подпорка, рухнула вера! —
Если утром не похмелён,
Стал опаснее бультерьера.

Если водка не будет греть
И наступит похмелье снова,
То ему костылём огреть
Не составит труда любого…

Дом Кастрова – притон и склад…
Храм Ильи подпирает тучи.
Город мой, ты мят-перемят,
Подпалён из канистр вонючих.

Под ветвями листвяных крон
Остов летом сгоревшей школы…
Поплывёт колокольный звон
От Успенья и до Николы.

Этот звон как набат, как гуд.
Песне Господу вечно длиться!
Не спалят тебя, не сомнут —
Сколько можно вот так глумиться?!

Эта юности сказка оттуда,
Где Мещёра – отчизна моя…
Как я в сеть угодил «Голливуда»,
Так и быть, расскажу вам, друзья.

Здесь, в столице Мещерского края,
Что своей стариною мила,
То «Мосфильм»,
то «Ленфильм», то иная
Киностудия съёмки вела.

Бог ты мой, усидишь разве дома!
Ни отец не удержит, ни мать…
Слух разнёсся, что ныне и «Молдова»
Фильм приехала в город снимать.

За массовку трояк причитался,
Полновесный трояк – чудеса!
Фильм по раннему Грину снимался,
Жаль, конечно, что не «Паруса».

Чья, скажите, душа не хотела
Утолить любопытства каприз?
Съёмка фильма – великое дело.
Чем Касимов не гриновский Лисс!

Вот стоим на корме мы и курим.
Шумно пенится окская гладь.
На колёсном «Кавказ и Меркурий»
Предстоит нам матросами стать.

Изумрудные сосны и ели
И на том берегу, и на том…
Мы на мель по сценарию сели.
Глубину промеряем шестом.

На меня, молода и желанна,
В белом платье с каймой голубой,
Смотрит с палубы верхней Диана.
Рядом спутник с подзорной трубой.

Красовался в тельняшке я рваной.
По Оке лёгкий дул ветерок.
А актёр в эпизоде с Дианой
Угодить режиссёру не мог.

Помню спутника явную злобу,
Что он с палубы верхней гоним…
Тут меня пригласили на пробу.
Фрак надели, намазали грим.

Помню, к берегу правила лодка.
Сладко билось сердечко моё…
Как держал я Диану под локоть!
Как влюблённо глядел на неё!

Сели мы на траву-мураву, и
Поцелуи, объятья без сил…
Режиссёр же, распив «мировую»,
Всё на круги своя возвратил.

Я убит. Но сниматься не бросил.
Юный отрок и рыцарь на час,
До конца в этом фильме матросил…
…Где и с кем ты, Диана, сейчас?