Борис Гучков - Четвертая стража ночи

То у сарая, то у плетня,
То возле старых груш
Клад зазывали искать меня
Призраки чьих-то душ.

Клад искать – писать наугад
Вилами на воде.
Где-то в саду мой закопан клад,
Но я не знаю где.

Утром лопату возьму, смешон, —
Что ж, урожай не плох! —
И накопаю свёклы мешок
И два мешка картох…

А я-то думал: двадцать первый век —
О, почести заветной дате красной! —
Не противостоянье, а разбег
Дарует Марсу и Земле злосчастной.

И вот я узнаю из новостей
(Америку мне открывает дама!):
Земля во зле, достигнут пик страстей,
И Марсу мы, как кролик для удава.

Что говоришь ты, дама, не пойму.
Зачем ты красным обернула тело?
Так кто к кому стремится – мы к нему
Или ему до нас какое дело?

Но Марс зловещий до земной межи
Добрался, знаю. Плоть его велика.
Он, как в совокуплении мужик,
Багров лицом, лишь не услышать крика.

Он похотлив, воинствен, он больной.
Густою охрой лик его намазан.
Раз ничего не ново под луной,
То ничего не ново и под Марсом.

Всё то же, то. Но развращённей мы,
Жесточе стали не с его ль подачи?
Среди блаженной августовской тьмы
На Марс гляжу я с дерева на даче.

Опасен зал концертный и перрон,
Но не постелишь каждому солому.
Жестокий и бессмысленный террор
Выводит неохотно нас из дому.

Ты скоро в путь обратный повернёшь,
Ещё ты на земном стоишь пороге.
Возьми! Ты ни за что не заберёшь
С собою наши беды и пороки.

– Дай передышку, злобный пилигрим! —
Тебе кричу с высокой старой груши.
Мы всё-таки, я верю, исцелим
Свои сердца и страждущие души.

Чеснока выламываю стрелки,
Отгоняю мошку-немчуру,
А сосед опять готовить стейки
На решётке взялся ввечеру.

Сумеречно звёзды заморгали,
Их мерцанью миллионы лет.
Каждую субботу на мангале
Полбарана жарит мой сосед…

Вот беда, медведка наследила!
Но намедни я прихлопнул двух…
У ограды вроде Насреддина
Жареного впитываю дух.

Запах мяса стелется по даче,
Он привязчив, словно мошкара…
От греха пойду-ка я подальше —
Вечерять и мне уже пора.

Поле сирое – в кустах…
За посадкой в трёх верстах
Станция Крутая.
На её всегдашний шум
Утром к даче я спешу.
Перепёлок стая
Выпорхнула из-под ног
И на северо-восток —
К людям нет доверья! —
Подалась, где у тернов
Доглядит остатки снов
И почистит перья.
Там, в низине, где терны,
Плодородные дерны,
Под листвой – улитки.
Я иду – знаком маршрут!
Через двадцать пять минут
Буду у калитки.
Стоп, дорога! Вот опять
Я набрёл на круг опят,
Вон – другая стая…
Не дойти мне до Крутой!
Мне дорогою не той
Вновь бродить, петляя…

Охота, рифмоплетство,
Рыбалка – это страсть.
А по грибы сиротство —
Особая напасть.

В заветное броженье
С привычным посошком,
Как на богослуженье,
С утра иду пешком.

Иду, ходок упорный,
Пока что кладь пуста,
Я от Поляны Горной
В известные места.

С надеждою всегдашней
Осенний гриб в красе
Ищу, минуя пашни,
Я в лесополосе.

Но вот сверну на непашь,
Целинный клок земли,
Где выцвели, как небо,
Седые ковыли.

Здесь, где трава не смята,
Желтей солдатских блях
Упругие опята
Таятся в ковылях.

Здесь тьма их и орава!
Знай, кланяюсь земле.
Огни Песчанки справа
В сырой маячат мгле.

И – о удачи диво! —
Не сразу и не вдруг
Нечаянно-счастливо
Наткнусь на «ведьмин круг»…

Здесь зона бездорожья.
Здесь лежбища ужей —
Окопные отрожья,
Размывы блиндажей.

Здесь, на приволжской круче,
И посреди низин
Отыщешь гильз блескучих
На сорок тыщ корзин.

Здесь, в жесточайшей драке
За тридевять морей,
Слыхали австрияки
Вальс русских батарей.

В глухих тернах пичуги
(Терны в росе блестят),
Про скорый посвист вьюги,
Похоже, свиристят.

О ком, о чем их песни?
О том, что год грибной
Грозит не смутой если,
То скорою войной?..

Пора! Уже темнеет
Высоких туч гряда.
Туманом хладным веет
От стылого пруда.

Ах, что за день удачный!
В грибном побыл плену.
К моей Песчанке дачной
Я круто поверну.

Ну, здравствуй,
мир лукошный!..
И вот в лукошке он —
Нечаянно-нарочный,
Отстрелянный патрон.

Тебе богатство грезится: а вдруг?..
Твоя душа наживе легкой рада.
Что это суета, боюсь, мой друг,
Уразумеешь ты, когда не надо.

Конечно же и я бы мог вот так.
Но не стяжать в мечте о райских кущах
Характер позволяет мне и такт,
Все то, что мне с рождения присуще.

По мне богатство – не одни гроши.
В больной стране постыдно быть богатым.
За умиротворение души
Я серебром платить готов и златом.

Мне мил рассвет, воды озерной всхлип,
Меня леса в свои чертоги манят.
Подснежник первый и цветенье лип
Опять шальную голову дурманят.

Конечно, я не тот уже олень…
Не тот, и все ж меня не валит ветер.
Не бог весть что, но я на черный день
Картошки накопал пятнадцать ведер.

Взгляни-ка, друг: как мило все окрест!
Еще в труде не надорвал я жилы.
А бог не выдаст, и свинья не съест,
И стало быть, еще мы будем живы.

Дорожный плащ ещё советских лет.
Как водится, присяду на дорожку.
Я еду. Я купил уже билет,
Я у соседей оставляю кошку.

Я так давно мечтал об этом дне,
Чтоб наступил он, радостен и светел,
Чтоб вёрсты полосатые одне,
Как молвил Пушкин,
и попутный ветер.

Одна беда – в попутчиках балбес
Привязчивый, совсем ему не спится.
И всё-таки мне мил полночный рейс,
Ведь новый день в дороге народится.

Я еду. Небо начало синеть,
А на востоке занялось медово.
Волнуюсь до мурашек по спине,
Не верится, что скоро буду дома.

Я шлю привет берёзе и сосне,
Осину привечаю, непоседу.
Я еду, еду. Помолчи, сосед,
Не отвлекай, читай себе газету.