Борис Гучков - Пояс Богородицы

Как при июльской радуге-дуге,
Всего на миг воспрянув, ты не гаснешь,
И неподвластна никакой туге
Душа твоя, распахнутая настежь!

Калужанин по роду-племени,
Жития начиная повесть,
Не за ради славы и премии
Птицу синюю – счастье, то есть,

Он искал, поводя фонариком
Любопытства, весёлый парень.
Англичан колошматил в Африке,
Что на буров войной напали.

Наделён огромным талантом,
О себе заявил он быстро.
Был он бабником, дуэлянтом,
Октябристом, думцем, министром.

И когда погасло свечение
Нимба умершей вскоре власти,
С Шульгиным царя отречение
Принял он в годину ненастья.

Его имя как по инструкции,
Кем-то наскоро сочинённой,
Поминал трибун революции,
Зло высмеивал Саша Чёрный…

Над моей головою вороны
Тоже каркали очень скверно.
Родословье мое спецорганы
Знают лучше меня, наверно.

Не однажды читал я вечером
О Гучкове А. И. страницы.
Фантазировать, братцы, нечего —
Мы с ним только однофамильцы.

Сослуживцы меня и приятели
До сих пор всё пытают тщетно:
«А ты чей по отцу и матери?
Не Гучкова ль полена щепка?»

Я люблю отделаться шутками,
Я приколы люблю и байки.
«У меня в Берлине и Штутгарде
На счету огромные «бабки»,

В Пизе, там, где башня Пизанская,
Мои улицы есть и кварталы…» —
«Не бреши, нищета рязанская!
Лишь стихи – твои капиталы…»

В пору нищую,
Брат с сестрою
Знались с пищею
Мы простою.

Каша сварена,
Щи упрели.
Ноги в валенках.
Мы – за двери.

Что мы видели?
В «Марсе» хмуром
Фильмы Индии
С Радж Капуром.

Валя – с косами.
Стынут лужи.
Первый в космосе
Спутник кружит.

…Осень вспомнилась,
Щи да каша.
Светом полнилась
Память наша.

Это, верно, было так:
Я на белый свет явился.
Я семь дней уже – не там.
Вот он, я – не запылился…

Распелёнутый, нагим
Я лежал, не понимая,
Что родня поёт мне гимн,
Вся по случаю хмельная.

Наклонялись надо мной,
Волосёнки нежно гладя,
Сват, соседка, кум с кумой,
Брат двоюродный и дядя.

А свояк надрывно пел,
Подпевала баба Тома.
Словно буря, «гром гремел»,
Сотрясались стены дома…

Расходились по снежку.
В январе темнеет рано.
И отец, хватив лишку,
Тоже пел про атамана.

И басил хмельной отец,
Потому как выпил сильно:
«Ай да Дуня! Молодец,
Подарила-таки сына!»

Сон я видел: мамою клянусь,
С места не сойти и провалиться! —
Будто бы война пришла на Русь
И врагом окружена столица.

Как попал я в пекло – не пойму.
Снится бой – и никуда не деться.
Всё в дыму, идёт война в Крыму —
Есть такая присказка из детства.

Вот я у окопа на краю,
Вот бегу, рванув рубахи ворот…
Иногда бывает, что в бою
Я повержен наземь, а не ворог.

Но и враг убитый снится мне…
Сон я пересказываю маме.
А она мне: «Ты шептал во сне:
«Братцы, братцы, не Москва ль за нами?..»

Я проболел тогда всю зиму,
Так долго сроду не болел.
И всё же хворь, тянув резину,
Я в феврале преодолел.
Однажды окна отпотели,
Узор оттаял ледяной,
И обозначились потери,
В душе не принятые мной.
Узор морозный, тонко соткан,
Скрыл перемены во дворе.
Пока болел, была высотка
Построена на пустыре.
Я поглядел в окно устало,
Ребячьих не скрывая слёз.
Где вырос дом, дерев не стало.
И клён исчез, и пять берёз.
Что сталось с милыми моими?
Вы где, берёзоньки и клён,
Где на стволе я резал имя
Той, был в которую влюблён?
Я проболел тогда до марта,
Лишь по весне я стал вставать.
«Деревья жалко, а дома-то,
Дома нужны!» – сказала мать.
Я, помню, маме не перечил.
Я в лес, поправившись, сходил
И у высотки той под вечер
Берёзу с клёном посадил.

У сестрёнки я гощу, у Вáлюшки.
Я добрался на метро до Битцы.
Я уже не разеваю варежки
На дома высокие столицы.

Я не дружен с датами и числами.
Но при строе, помнится, советском,
Как-то развели меня, обчистили
Воры на вокзале Павелецком.

Было. Восхищался белокаменной,
И по ней передвигаясь пешим,
Замечал я, что она с лукавинкой
И пренебрежением к приезжим.

А рожденьем я обязан городу,
Где мы в детстве босыми ходили,
Где домов многоэтажных от роду
Окромя церквей не возводили.

Лепота – дома с резными ставнями.
Вешний луг в ковёр цветастый соткан…
Отчий край мы навсегда оставили,
Мы теперь, сестра, живём в высотках.

Ты живёшь в столице, я – в провинции.
Дети – наше главное наследство…
Снова, Валя, мы с тобою свиделись,
Вновь за чаем вспоминаем детство.

Я в августе спешу скорей
В овражный домик,
Где мне подвластны ямб, хорей
И даже дольник.

Невольник, я обрел покой
В овражном доме.
Давно я грезил о такой
Душевной доле.

Я долей этою в тиши
Вполне доволен.
Наточены карандаши,
А с колоколен

Несётся благовест густой —
Звонят. Успенье.
Душой приемлю быт простой:
Начать успел я

Тебе, душа моя, стихи
Светло и грустно.
Вчера – удача! – для ухи
Поймал подуста.

Не густо, да. Но – три ерша!
Уха, короче,
Навариста, моя душа,
И даже очень…

В домах на спуске у Оки,
Не зная скуки,
Век доживают старики,
Гостят их внуки.

И я гощу в одном из них,
В каком – не важно.
Пишу стихи, я не ленив
В быту овражном…

А ты меня порадовал,
А ты рассветной ранью
С реки глядишь Саратовом,
Самарою, Казанью.

Брожу, любуюсь вечером
На новь, на старину.
На минарета свечечку,
Сойдя к реке, взгляну.

Он прочен, он на якоре.
Года прошли, и вот
Я уже еду с ярмарки,
Ему – всего пятьсот.

На Набережной улице
Резная городьба.
Стоят и не сутулятся
Въездные два столба.