Борис Гучков - Пояс Богородицы

А за рекой на озере,
Как зеркало, вода.
Там с бредешком елозили
Мы в юные года.

Над церковью, над пристанью,
Над парком – птичий гам.
Шумит толпою истово
Базар по четвергам.

Грибов, ухи отведаю.
Прощанию не рад,
Во вторник или в среду я
Уеду в Волгоград.

И там зимою длинною
Мой потревожит сон
Касимовский, малиновый
Церквушек перезвон.

Не перестали сниться,
Как пух тополей, легки,
Короткие, как зарница,
Младенческие деньки.

Ещё с мальчишеской спесью
В немыслимой вышине
Летаю по поднебесью
Страны, не ведомой мне.

А наяву, старея,
Уж я не пру на рожон,
Влачу судьбу Водолея,
Суровой зимой рождён.

Как лето, наш век недолог.
Забочусь по мере сил
О тех, кому вроде дорог,
А может быть, даже мил.

О детство, лишь ты священно
Басовой струной звеня,
Январской пурги крещендо
Крестило в ночи меня.

Со вторника до субботы,
С субботы до четверга
Безумные артналёты
Вершила тогда пурга.

С дорог, до весны распятых,
Позёмок ползли ужи…
В холодных пятидесятых
Вы, снов моих миражи!

Даром слова наделён,
Существую, сердцем юн,
Восемнадцать тысяч дён,
Синих сумерек и лун.

Проживаю, лунь седой,
Я и ныне, как вчера.
За духовною едой
Коротаю вечера.

По карманам и в кошель
Утром сунется рука:
На табак и вермишель
Не хватает пятака.

Вон соседи – будь здоров!
Пятаками грядку сей.
Сто кролов и пять коров,
Куры, десять поросей.

Жизнь соседская – лафа.
Подъярёмный труд вола…
Что ценней: моя строфа
Или шапка из крола?

Столетья треть – с шестидесятых,
чтимых,
Глотнув свободы, угодив в застой,
До девяностых, смутой отличимых,
Слагаю стих на дудочке простой.

В полночный час былое перерою.
И в сутолоке дня, и в тишине
Карандашом и ручкой перьевою
О, как порой светло писалось мне!

Не завожу архива, не коплю я
Черновики стихов. Какая грусть!
Их ненасытный
поглотил компьютер,
Как формулу, запомнил наизусть.

И всё-таки, мой друг,
не в Интернете
Живут стихи. Им тесен чуждый мир.
Они – российский неуёмный ветер
И разума великолепный пир.

Одно я знаю, что без этих песен,
Подслушанных однажды на юру,
Я скучен буду и неинтересен,
Как и мои собратья по перу.

В крайний миг бытия, когда выдох и вдох
Не уловит и зеркальца ясная глубь,
Скорбь речною водой, устремлённою в дол,
Захлестнёт её тяжко по самую грудь.

И сойдутся соседи, сбежится родня,
Несмотря на рассветной поры полумрак.
«На кого и почто ты покинул меня?» —
Ей захочется крикнуть, и не сможет никак.

Как в такие морозы могилу копать?
Разве что под кострищем земля отойдёт…
Посылать или всё-таки не посылать
Телеграммы всем тем, кто далёко живёт?..

Лишь позднее, на снежном погосте, когда
Будет муж её в стылую яму зарыт,
От груди отойдёт, и решится вдова
Наконец-то расплакаться горько, навзрыд.

Да, увы, холодна её ныне кровать,
И уж время не в гору, а круто с горы.
Но кому, как не ей, суждено поднимать
Годовалых внучат до смышлёной поры?..

Мгла. Всё затянуто мглою.
Вылазке поздней не рад,
Шлиманом, ищущим Трою,
Чащей иду наугад.

Сосны и ели громадны.
Гуще, белесее мгла.
Просека – нить Ариадны,
Ты же ведь справа была?

Не потревоженный граем
Сгинувших где-то ворон,
Чащею оберегаем
Сытой неясыти сон.

Даль поразмыта и стёрта.
Лишь бы не сбиться – молю.
Жаркий, весёлый костер я,
Если дойду, запалю.

Тихо. Противно до дрожи.
Нет, не видать ни шиша.
Скоро ты в пятки, похоже,
Переметнёшься, душа.

Чу! Из-за сумрачной ели,
Оберегающей сов,
Слева, как шорох метели,
Слышится всё-таки зов…

Раздражаюсь. О, Господи, что ж,
Что такое творится в душе?
Вид надменно-заносчивых рож
Достаёт до печёнок уже.

Раздражает и это, и то.
Я сержусь, коль заденут плечо.
Бьёт по нервам порою, как ток,
Самый что ни на есть пустячок.

Не рубцуется на сердце шов.
В нём глубоко заноза сидит.
Не люблю – потому и без шор.
Не грущу – оттого и сердит.

С рукава голубиный помёт
Я брезгливо стираю рукой.
А душа всё никак не поймёт,
Что давно ей прописан покой.

Уж она не скорбит ни о ком,
Лишь добром поминает быльё.
Никаким белоснежным платком
Мне не вычистить фибры её.

Ты золотом кичишься,
Дворцом до облаков.
На иномарке мчишься —
Охранники с боков.

Мощна твоя машина.
В ней его чертей движок.
Нам всем по три аршина
Отмеряно, дружок.

Летишь ты, презирая
Россию и ветра.
Ключи от двери рая
Не купишь у Петра.

Под мрамором ли, бронзой
Ты сыщешь ухорон,
В аду тебя не бонзой
Определит Харон.

А как это ни странно
(Ему что Влас, что Тот),
Со всеми непрестанно
Терзаться поместит.

Есть странность некая во мне —
Вблизи не замечать колосса,
Но различать в полночной тьме
Далёких звезд златое просо.

Ты где, звезда, что так мала?
Взгляну на ковш: скажи на милость
Она всё там же, где была, —
На сгибе ручки приютилась.

Мечтаю в полночь на юру —
Не глупость ли, не наважденье? —
Увидеть чёрную дыру
Или сверхновой нарожденье.

О мирозданье! Хошь не хошь,
А ведь в живых и я не буду…
Лей на меня, небесный ковш,
Июльский зной, зимы остуду.

Лей, Водолей! Недолог путь
От полночи до синей рани.
В последний раз когда-нибудь
В твоей умоюсь Иордани.

Быть лучше всё-таки живым.
Печаль изведать и невзгоды.
Годам межзвёздным, световым
Я предпочту земные годы.

Ведь жизни малые ростки
По Водолея наущенью
Самой природе вопреки
Цветут к январскому крещенью.