Борис Гучков - Пояс Богородицы

Измятые трёшки от гульбища пьяного
Жена сосчитала – большие деньжищи!
Как был, не раздевшись, дошёл до дивана он
И грузно свалился, не сняв сапожищи.

Туда, где у печки ухваты и веники,
Бутылка летит, разбиваясь в осколки.
В «Москва – петушки» незабвенного Венички
Ей звонкое имя – слеза комсомолки.

Припомнилась юность, не столь и далёкая,
Непьющий жених, гулевые закаты…
Муж спит, улыбаясь чему-то и чмокая,
Лежит перед нею остаток зарплаты.

Четвёртая стража ночи.
Три с четвертью.
Громкий стук.
Спросонья подумал: ангел, а это мой пьяный друг.

Ангелы так не колотят по перекрестью рам…
Мы делимся до рассвета сюжетами личных драм.

Уже кончается стража и скоро сдавать ружьё.
Он мне про свою зазнобу, а я ему – про неё.

Друг с четвертью самогона, друг требует: «Наливай!
Давай четырежды выпьем и окна отворим в рай…».

Вольное ль, невольное,
Под мотивчик лабуха
Мне во сне крамольное
Кто-то шепчет на ухо:

«Если б не промотанное,
Если бы не глупости,
Стал бы ты промоутером,
Менеджером в юности.

То есть, стал бухгалтером —
Знайте, мол, Петровича! —
Дочку обрюхатил бы
Яков Соломоныча.

Жил бы ростовщичеством,
Детям не обузою,
И с её Величеством
Не якшался Музою…»

Знойное лето. В Поволжье – Сахара, геенна.
Скудное сено. Расти не желает отава.
И на зажинки, как водится, на Финогена
Так и не спала жара, так и не спала.

Жалят скотину, забредшую в озеро, слепни.
Поле взывает: хоть капельку, Господи, брызни
Птахи загорились: крылья ещё не окрепли.
Сам я задумался: что-то случилось в Отчизне.

То ластишься у ног,
Легчайшее, как пух,
На романсеро слог
Настраивая слух,

То, робость поборов,
Почти осатанев,
Горишь вязанкой дров
Под говор кастаньет.

Горишь, и до сих пор
Постичь я не могу
Ни чёток перебор,
Ни роковой твой гул.

Ведь я ничтожно мал,
Я сам себе не мил,
Когда девятый вал
Заполоняет мир.

Вот так, едва дыша,
Без отдыха и сна
Во чреве «Малыша»
«Энола Гэй» несла.

На ритмы болеро,
Что полонили ночь,
Легло её крыло
От Хиросимы прочь…

О, болеро, ты – мpак,
Ты лучезарный свет.
А Вы – безумный маг
И чародей, месье.

Я с Вами вновь на «бис»
То в гору, то с горы
По острой круче вниз
Лечу в тартарары.

Лечу на дивный звук,
Впадаю в виражи.
Бескрыл, лежу внизу,
Ни мёртв лежу, ни жив.

Мальвина, не груби,
Не обижай Пьеро!
О робости любви
Рыдает болеро,

О том, чему не быть,
Кем никогда не стать,
О том, что век любить
Не мудрено устать.

Так ли живём, мой товарищ и друг?
Мачехой стала отчина-мать.
Детского смеха не слышно вокруг.
Ров не готов, а покойников – рать.

Мачехе – что? Мачеха спит.
Сон её мерзок, сон её – мрак.
Реки молочные – огненный спирт.
Берег кисельный – опийный мак.

Вам Россия – лишь «та страна».
Та. И ни дать, ни взять.
Но одна у меня она,
Словно старая мать.

Брать, конечно же, не давать.
И ещё как берут!
За подачку родную мать
И отца продадут.

Никого я жить не учу.
Всякий лакей – лакей.
Но, словно попка, я не хочу
Про износить «о’кей».

Дело, конечно же, не в словах,
Стих – не поиск врага.
Но в России не билль о правах,
Русский закон – тайга.

Вам, эмиссары чужих земель,
Я скажу, милосерд:
Дома и редька у нас карамель,
Рюмка водки – десерт.

Обмолвилась в сердцах:
«Не жизнь, а сущий ад».
Не стану отрицать.
Я жизни сам не рад.

«Кружись, крутись волчком,
Учись по-волчьи выть.
Наивным простачком
Нельзя сегодня слыть.

Смелее! Не робей.
Хоть где добудь деньгу…»
Сей просьбы, хоть убей,
Исполнить не могу.

Лишь для одних тетёх
(Но их не ставят в грош)
Я до сих пор не плох,
А, видит бог, хорош.

Завиден аппетит,
Коль пища задарма.
Им вовсе не претит
Мой нрав и склад ума.

Я свой на их пиру,
И чтят они меня
За то, что не беру
Я в руки кистеня.

Не дом, а целый храм
Воздвиг в законе вор.
А я не вор, не хам.
Напрасен твой укор.

Душою не криви.
Жива покуда честь,
Меня таким прими,
Каким я был и есть.

Твой плащ потёрт, и только лишь
Рубаха впору.
Порой на этот мир воззришь —
Он грустен взору.

Ты слышишь зов, почти приказ:
«Чего робеешь?
Пуховых одеял атлас
Тяни к себе лишь.

Пусть кровь бунтует, горяча.
Валяй, не морщась,
Не церемонясь, бей сплеча,
Хлещи наотмашь.

Ты ни о чём и ни о ком
Не плачь напрасно.
У нас тайга теперь закон —
Ужель не ясно?..»

Но, слушая словесный блуд
И ворох сплетен,
Ты докажи, что не верблюд,
Подонкам этим.

На мир подлунный не сердит
За серость буден,
Сам огласи себе вердикт,
Что неподсуден.

Ведь жизнь твоя течёт не так.
Ты добр и честен.
Непротивленьем злу, чудак,
В миру известен.

На человеческий порок
Не стоит злиться.
Ведь не уходит из-под ног
Ещё землица.

Отдай всё времени на суд.
Химеры губят.
Живи как жил, и в этом суть.
За это любят.

А я-то думал: двадцать первый век
(О, почести заветной дате красной!) —
Не противостоянье, а разбег
Дарует Марсу и Земле злосчастной.

И вот я узнаю из новостей
(Америку мне открывает дама!):
Земля во зле, достигнут пик страстей
И Марсу мы, как кролик для удава.

Что говоришь ты, дама, не пойму.
Зачем ты красным обернула тело?
Так кто к кому стремится – мы к нему
Или ему до нас какое дело?

Но Марс зловещий до земной межи
Добрался, знаю. Плоть его велика.
Он, как в совокуплении мужик,
Багров лицом, лишь не услышать крика.