Василий Макеев - Избранное. Том 1. Стихотворения

Что же делать теперь? Я молчать не могу,
Не хочу, не хочу в рот воды набирать.
Даже косы поют на рассветном лугу,
Даже травы, упав, не хотят умирать…

Все равно буду петь о раскосых дождях,
О глазах зазывных хуторских молодиц.
Будут зори расти, как хлебы на дрожжах,
Будут звезды лететь на покатый карниз.

Покорятся слова и мелодия мне,
Ведь недаром тогда, не с тяжелой руки,
Улыбалась мне мать наяву и во сне
И качали отца моего мужики!

Красивое дружит с красивым,
А тихое – с тихим в ладу.
Наверно, к печальницам-ивам
Я душу свою поведу.

И там, над озерной водою,
Где лилии тонут до дна,
Возьмет меня голой рукою
В свой мирный полон тишина.

Зеленое марево сада,
Слезинки ромашек в траве,
Ну разве от этого надо
Уйти спозаранку навек?

От счастья неволи не ищут —
То я не один говорю —
Лишь ветры разбойные рыщут,
Зарей погоняют зарю.

Но здесь даже ветер процежен
Сквозь сито воды и талов,
И воздух прозрачен и нежен,
Как девичья песня без слов.

И что-то болтает сорока
Про грешные тайны с межи…
Исчезни, тоска и морока,
Продлись, светозарная жизнь!

Чтоб сад
И роса по колено,
И плес, и в узорах вода…
Из этого мирного плена
Вовек не уйду никуда.

За спиною два десятилетья
Мирного веселого житья.
Как зола остыла на повети,
Так остынет молодость моя.

Так уйдет – ее как не бывало —
В будничный людской водоворот,
Только на песке у краснотала
Белые сережки подберет.

Я бы за нее не волновался,
Я бы за себя не трепетал,
Если бы не гнулся, не ломался
Буйный петушиный краснотал.

Если бы на смолкнувших причалах
В звездную веснушчатую сыпь
Часто бы тягуче не кричала
Кем-то потревоженная выпь.

И не по себе мне на рассвете.
Как бы ни был в жизни тароват, —
Но за все печальное на свете
Я ведь тоже в чем-то виноват.

Потому с дощатого порога
Я хожу приветствовать весну
И лесному кланяться отрогу
За его отраду – тишину.

В травяном росистом многоцветье,
Заглушив печальный этот зов,
Я за два своих десятилетья
Разбиваю чашечки цветов.

По полыни, по крапиве, по отаве
Я ходил и не обидел никого.
Разве плохо, что о счастье и о славе
Я мечтал не ради счастья самого?

И о девушках нимало не жалея,
Их причуды я и мысли не знавал.
Ради липкого коричневого клея
Я веснушчатые вишни целовал.

Ни за что я не корил себя жестоко,
И ничто мне не грозило впереди.
Ради зябкого березового сока
Отдыхал я у березы на груди.

И всего мне доставало и хватало,
И виниться не случалось горячо.
И зарница из густого краснотала,
Как жар-птица, мне садилась на плечо.

Хоть теперь я, как бывало, не мечтаю.
Но хочу невыразимо иногда
По полыни, по крапиве, по отаве
Возвратиться в те хорошие года.

Возвратиться, потеряться, не проститься,
А зачем – не откликается душа, —
То ли соку под березою напиться,
То ли детством деревенским подышать.

Январь – цветение зимы,
Особенно когда пороша,
На белых лебедей похожа,
Взлетает тихо на холмы.
В душе томленье по теплу,
Пока не правятся дороги.
В избе теленок одинокий
Жует дерюжку на полу.
Под вечер избы кое-как
Натопят, жар пойдет по плитам.
И домовые деловито
Сморкаются на чердаках.
И от домашнего тепла
Наперекор идущим стужам,
Недавно взятая наружу,
В углу картошка проросла…

Но люблю в отцовском полушубке
Уходить тайком на берега,
Где в прозрачной высиненной юбке
Шелестит озерная куга.

Там простор гармонии и свету
И дразнящий запах снеговой,
И стога, как родинки из лета,
Там стоят в печали полевой.

Там на кровле дальнего отрога —
Свет зари угаснувшего дня.
И ложится заново дорога
За гортанным хохотом коня…

Там я жду разбойную подругу
На пологих белых берегах —
Молодую пламенную вьюгу
В рассыпных монистах и серьгах.

Как она появится – запляшет,
Прошумит узорным подолом
И со стога темного промашет
Лебединым бешеным крылом.

И, обнявшись с нею, постою я.
Это – и на радость, и на страх,
Потому что жарче поцелуя
Не найти на белых берегах.

Как-то днем иль, может, спозаранку —
Все равно пеняя на судьбу,
Молодого хвороста вязанку
Нес старик на немощном горбу.

Измочалив руки и рубаху,
Он в сердцах, что малое дитя,
Бросил хворост наземь, как на плаху,
И присел, стеснительно кряхтя.

– Охо-хо, язви меня лозою! —
И, поняв невыгоду житья,
Вновь промолвил с мысленной слезою:
– Где ты бродишь, смертушка моя?..

Лишь сказал – и сразу заелозил,
Взмокнул весь соленою росой —
Перед ним, как выдох на морозе,
Встала смерть с бесстыжею косой.

Белобрыса и рябая ликом,
Будто ртом мусоля удила,
Прохрипела:
– Ты меня накликал?
Вот я и на выручку пришла…

Мой старик зажмурился в испуге,
Проклял разом голову свою.
Что сказать злопамятной старухе,
Чем ее разжалобить, змею?

И, едва владея даром речи,
Он решился – быть или не быть:
– Подсоби, родимая, на плечи
Мне вязанку эту навалить.

Над Волгой ветер сине-сумрачный
И палубная маета.
Хрипят пластинки ежесуточно,
Визжат про черного кота.

А Волге слышать все наскучило,
Волну уводит от винтов
И бьет наотмашь на излучинах
В крутые брови берегов.

Ей не пристало быть невольницей.
И, вся – на краешке волны,
Она ль не ждет свои разбойничьи,
Свои червленые челны!

В реке смеркается вода,
Прохладой тянет от околицы…
Мне снились, снились поезда,
Зеленые, как лесополосы.

Они везли меня туда,
Где ждали моего прощания,
Они везли меня в ту даль
Для смеха и непослушания.

И все-таки не довезли.
На полпути, на полдыхании
Забрезжила в моем сознании
Седая боль моей земли.

Я нужен ей, я к ней приду,
Вернусь, никем не приневолен,
Не знойным перекати-полем,
А ливнем, грянувшим в саду…