Василий Макеев - Избранное. Том 1. Стихотворения

Я вспоминаю те года,
Рукой на лбу ерошу волосы.
Мне снятся, снятся лесополосы,
Зеленые, как поезда.

Оставит мать мне тихий угол дома,
Когда устанет сердце у нее.
Пройдут дожди, и рыжая солома
На беззащитной крыше погниет.

Дожди карниз дощатый покоробят,
Начнет мороз завалины крошить.
Бельмом золы затянутый колодец
Одни синицы будут сторожить.

И кто придет на светлый палисадник
Сажать сирень и сеять семена
Забытых трав? И запоздалый всадник
Не стукнет в переносицу окна.

Кому тогда откроют и доверят
Глухую тайну этой тишины
Крест-накрест заколоченные двери
И бревна перекошенной стены?

Но запылит забытая дорога,
Оставит зной полынную межу,
И я приду к скрипучему порогу
И голубей на крыше разбужу.

И, вспомнив тех, приветных и усталых,
Кто обживал дубовые углы,
Поставлю в угол ветку краснотала,
Травой зеленой выстелю полы.

И лишь потом, с печалью неизбежной,
За скромный ужин сяду без огня,
Чтоб никогда во тьме своей кромешной
Не обижалась мама на меня.

Затопи ты мне русскую печь,
Заведи свою русскую прялку.
Под ее монотонную речь
Мне недавно забытого жалко.

Ничего, что я буду угрюм,
Я согреюсь зато и оттаю
От осенних неласковых дум,
С чем я ночи свои коротаю.

Затопи ты мне русскую печь,
Обогрей невеселых и квелых.
Я хотел бы навеки сберечь
Этот запах березы горелой.

Слышишь, ветер бушует опять,
Отрясает скрипящую грушу.
Научил бы меня окликать
Он бессмертную русскую душу.

Я б навеки прославил ее
И сказал бы свободные речи
Про свое молодое житье,
Про широкие русские печи.

Потому я тоскую в ночи,
Потому и смотрю нелюдимо,
Что пришел от крестьянской печи,
От ее горьковатого дыма.

Затопи же мне русскую печь,
Заведи монотонную прялку,
Я хотел бы все то уберечь,
Что нерусскому бросить не жалко.

Скорей!
В укромном палисаде
Средь лопоухих купырей
С утра ознобно лихорадит
Мою притворную
Сирень.

Сирени гребень петушиный
Заломлен ветром набекрень.
Цветенье вишен потушила
Своим цветением
Сирень.

Сирень
В оборках и монистах
Облокотилась на плетень.
И бьется пойманной жар-птицей
За пазухой моей
Сирень.

А ввечеру сольются тени
Поодаль лунной полыньи,
Всю ночь звонят в кустах сирени
На посиделках соловьи,

Что их заря оберегала,
Что безмятежен встречный день…
И веет влажным опахалом
В окно
Лиловая сирень.

Сирень иссякла. Выветрились звуки
Волхвующих на славу соловьев.
Ей обломали трепетные руки
И нищенкой оставили ее.

Ах, мы не то ей раньше предсказали!
Но разве кто судьбу опередит?
Черемуха – и та теперь глазами
Своих лукавых ягодок глядит.

И яблони от солнца тяжелеют,
И вишни зарумяниться спешат.
Как верных жен, их холят и лелеют
И ради них ночуют в шалашах.

А ты, сирень, а ты, моя забава,
Скажи, кому была она нужна —
Твоя лихая выцветшая слава,
Твоя до боли грешная весна?

И тихо мне в тени дебелой хаты
Сирень шуршит упреком на упрек:
– Кому нужна и в чем я виновата?
От рук чужих меня ты не сберег…

Зимою дни проходят, как во сне,
Звучат вдали шальными голосами.
А поутру роняет листья в снег
Моя сирень в укромном палисаде.

Все лето прожила не напоказ,
Бродячим солнцем скупо облитая,
Не облетев в осенний листопляс,
Она теперь зеленой облетает.

А я гляжу сквозь тусклое окно
И думаю: неужто, неужели
Мне дом родной покинуть суждено
В такой еще стеснительной метели?

Пусть жизнь меня колотит, как кугу,
Пророчит заунывные свиданья.
Зеленый лист на девственном снегу —
Мое ли это будет увяданье?

Так вот она – расплата за сирень!
Как я не понял этого заране!
Но все равно наступит светлый день,
И все на свете заново воспрянет.

И я тогда увижу наяву,
Что есть во мне уверенность и сила,
Что я свой век значительно живу…
И листья в снег сирень не уронила.

Теперь венков в деревне не плетут,
Хотя цветов еще не покупают.
Теперь взахлеб скорешенько растут,
А вырастут – куда-то улетают.

И остаются матери одни,
Как без цыплят дворовые наседки.
И вот уже насмешливое «предки»
Приклеилось к понятию родни.

Умнеет мир, умнеет головой,
Но плохо, коль душа переменилась.
Вчера она, повитая травой,
Русалкой мне озерною приснилась.

Как будто встала тихо из воды
И все звала, и все не уходила…
Но скоро утро сон мой охладило,
И долго было тягостно в груди.

Я сам не сплел любимого венка,
Я сам ушел за праздничным рассветом.
В семье не стало больше едока,
Но в обществе прибавилось поэтом.

А ими там хоть пруд уже пруди,
Всяк в меру смел и в меру всяк отчаян.
И все поют про что-то впереди
И забывают то, что за плечами.

Таков закон, и вспять не повернуть,
Да и не надо глупого возврата.
Я вспоминаю сон свой виновато,
И вот опять мне хочется уснуть.

И вот опять я странно одинок
И вдалеке от всякой перепалки…
И я плету над озером венок
И слышу зов тоскующей русалки.

На белом свете, в чистом поле,
В степном непасмурном краю,
Где ветры буйные на воле
Встречают ясную зарю,
Нагрянет оползень рассвета,
А после долгие часы
Волнистый дым пускает лето
В прозеленевшие усы,
Где ночью звездные гнилушки
По небу месяц раскрошил
И в моклом ерике лягушки
Перекликаются в тиши,
Где в пору осени глубокой
В следах смеркается вода,
В густом тумане одиноко
Стоят стога, как города,
Вдали от крова и от тына,
Где степь взбулгачили сверчки,
Растет горючая крушина,
Кручиня душу до тоски —
То черной сорью свет марает,
То красной кровушкой сгорает.

Проведай меня, деревенское лето!
Неслышную боль от меня отведи.
Давно я не видел пшеничного света,
Молочного утра и зябкой воды.