Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Живут в лесу, не видя леса,
Есть земляника – сникерс жрут,
Перед иконой славят беса,
Душевных песен не поют.
Для них и белым днем нет света,
Что в яви, кажется – во сне.
Мать рядом – сироты при этом
И чужаки в родной стране.
Все кардинально перевернуто
В душе, и теле, и вокруг.
Гардинами окно задернуто,
В глазах хронический испуг.
Откуда эта хворь без имени?
Лекарство есть ли от нее?
…Сижу, задумчивый, под ивою:
Виновен кто за вся и все?
Ничто само мне не откроется,
Хоть заклинай, хоть ворожи,
И не удастся «перестроиться»…
В крови бандитские ножи!
Дух русский сломлен. Это правда!
Бунтарский колокол молчит.
Пойдешь налево иль направо,
Везде могильный свет свечи
Во память скорбную народа —
Он не боролся, пил вино…
Сижу под ивою у брода,
Но только речки нет давно.

Проклинает бабенка за водку
И лежачего бьет у двери,
А мужик – посидел он с погодком,
И вернулся домой до зари,
И прилег, и уснул у порожка,
Не предвидя дальнейшей судьбы,
Рядом скорбно молчала гармошка,
На полвздоха от верной беды.
Но бабенка учуяла, тотчас
Объявилась, за дело взялась:
Колошматит супруга, и топчет,
И орет оскорбительно: «Мразь!
Забулдыга! Уродина! Лодырь!»
И пинками его по бокам.
И кричит, что мужская порода —
Это вечный, погибельный срам!
Затащила пьянчужку за ноги
В дом, затем обмывала его.
И просила прощенья у Бога,
Хоть до Бога ох как далеко!
А заброшенная гармошка
У порога вздохнула тайком,
Когда старая добрая кошка
Об нее почесалась бочком.

…Облагораживаем жилье.
Приобретаем. Покупаем. Тащим.
Стучим. Сверлим. Скребем. И красим.
Гордимся вслух иль всуе: всё мое!

А стены, потолки и мебели вон строй
Различным скарбом густо обрастают
И о себе так властно заявляют,
Что сам хозяин как бы тут чужой.

И горемыке негде притулиться
И дух перевести. Со всех сторон
Таращатся «они», «их» – миллион!
Немудрено легко со счета сбиться!

Да я и не намерен опись делать,
Ведь суть стихотворения не в том,
Каков квартиры номер, и где дом,
И черной краской указать иль белой.

Есть (извините уж меня за это!)
Спецы из государственных контор —
При надобности перелопатят двор!
Но цель моя иная, у поэта.

Ее я обозначил с первых строк,
Затем раскрыть мне удалось, надеюсь.
Отнюдь совсем не новая идея,
Ее в веках теряется исток.

Черту немудрено мне подвести
И разгадать ее ничуть не сложно:
Облагораживать значительно дороже
Нам душу, чтоб от гибели спасти.

Не хвастайся в порыве чувств
Наивных и в сумбурной пьянке,
Что в раннем детстве пас коров,
А в юности дрова рубил,
На тракторе зябь поднимал
И в армии картошку чистил,
Конечно, на губе сидел!
Сие, увы, ничто не значит,
Не некий потолок отличья,
Не возымеет, только ты
Представишь опус свой народу,
Который, между прочим, тоже
Скотину пас, дрова рубил,
Пахал, служил, картошку чистил,
А кто-то на губе сидел.
Тут, видишь ли, такое дело…
Взять Пушкина, того же Блока…
Намек без дураков понятен!
Коль есть талант, во всей красе
Себя покажет он сполна,
Неважно здесь, каких кровей,
Каких житейских интересов,
Какими тропами ходил.
А Божий дар не след разменивать
На безрассудный монолог!

От пьянки до пьянки… Вот так и живем!
То ль будни, то ль праздник – не знаем,
Ни с кем не прощаемся, в гости не ждем,
И наше без символа знамя.
Не нынче, так завтра нас всех перебьют —
Не дрогнет рука у солдата!
И трупы бульдозером в яму сгребут,
И место не будет то свято.
Всяк путник его стороной обойдет
И плюнет с брезгливостью злою:
«Все люди как люди, народ как народ,
А эти родились с бедою!
Пахать не пахали. Писали стишки,
Словесную лили водицу.
Подобных Есениных – прямо б в ложки,
Там чокнутых, знамо, столица!»
Такая вот «правда», паскудная жисть,
Перо бы забросить подале
И плюнуть бы, быдлу сказать: «Загребись!
Носи свои сам ты медали!»
А мы уж… а мы протрезвеем, поди,
А мы еще грянем строкою,
И будет Есенин шагать впереди,
Светясь золотой головою.
А знамя… придумаем символ ему,
Мы гения лик нарисуем.
К тому говоря, коль засадят в тюрьму,
Поставят к стене – не спасуем!
Спасемся. И причастие мы примем
С душою обнаженною, не в гриме.
И будем над житейской мишурой
Вознесены народною молвой.

Был он добрый и порядочный,
Говорил: «Бог в помощь вам!»
Где ж теперь тот светлый сказочник?
Странствует ли по холмам?
По волнам? Или по воздуху?
А возможно, он распят
И в него забиты гвозди?
Повелел так друг иль брат?
А возможно (страх подумать!),
Удавился в час ночной?
Иль к виску приставил дуло?
(Хоть совсем и не герой!)

Как не рассуждай устало,
В стороне родной не стало
Человека (страх какой!)
С человеческой душой.

Ходить не надо к колдунам
И к предсказателям угрюмым,
Не придавай значенья снам
И не впадай болезно в думы.

Чему случиться через день
Иль через год – знать, в Воле Божьей.
Ключа улавливая звень,
Душа становится моложе.

Колено преклони, всмотрись
В соцветие струи прохладной,
И ты почувствуешь, что жизнь
В миг этот – высшая награда.

Свет не увидевший с рожденья
Идет по верному пути,
Крест покаянья и спасенья
Несет он на своей груди.
Его обходят стороною
Разбойник и опасный зверь,
И туча с влагой ледяною
Пред ним распахивает дверь,
Его к рассвету пропуская,
К стогам и избам на холмах
Российского любого края,
Где мед всего лишь на усах,
Но при иконах и молитвах
Размеренная жизнь идет,
В трудах, постах, слезах пролитых
Из года в год, из рода в род.
И старика всегда приветят,
Накормят за одним столом
Зимой – борщом, окрошкой – летом,
Горячим с костерка блином.
Уложат спать на сеновале,
Закроют старым пальтецом,
И «Господу, – обронят, – слава…»,
И удалятся прочь тишком.
А он, забыв судьбы превратность,
Представит, может, на часок,
Что возвернулся вдруг обратно…
Но вот куда, понять не смог.

Среди зарослей укропа
И картофельной ботвы
Спиридон блаженный топал,
Прячась от босой братвы.
Оставалось чуть до леса —
Переулок проскочить,
Заживет он там чудесно,
Где журчат в тени ключи,
Где поспела ежевика,
Долго в просеке туман
То волнуется, то никнет,
Словно он от меда пьян.
Спиридон так размечтался,
Что замедлил шаг. И вот
В лапы детворе попался.
Окровавлен нос и рот.
Били больно и смеялись!
Повалили – так ловчей!
Долго-долго издевались
И орали: «Бей сильней!
Он дурак! Ему нет места
Рядом с нами, кто умен!»
За ноги его до леса
Дотащили – с глаз их вон!
Кто-то крикнул: «Эту падаль
Звери быстренько сожрут!»
…Сверху светлый дождик падал,
Он оплакивал их «труд»,
Потому что был скаженный
Братом неба и травы,
Богом неубереженный
От худой людской молвы.