Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество

Ночь такая хлипкая —
Все кругом в росе.
И луна гнилушкою
Тлеет на плечах
Облака… Мы слушаем —
Журавли кричат.
Ты такая кроткая:
Пляски не стыдись,
Не она б, короткая,
Мы бы не сошлись».
– Да, это мой… Мне было лет семнадцать.
– И мне семнадцать было. Посвятил
Его ты мне. Годочки те приснятся…
Сон сердцу моему настолько мил,
Что просыпаюсь вся в слезах счастливых.
– Зачем сейчас, Мария, плачешь ты?
– Мне наяву открылось нынче диво:
Со мною разговор вели цветы.
А за Паникою, за гатью кто-то
Кого-то окликал: вернись… вернись…
Не оборвись, Великой Песни нота,
Святая Жизнь, на родине продлись!

Облачное ожерелье.
Солнечный лак. Роса.
Часам к десяти примерно
На ипподроме сельском
Многоголосье – всякий
С кривых прогнивших скамеек
Жаждет увидеть зрелище
Почти мирового значенья,
Хотя его зачинатель,
Организатор и заводила
Пьяница-конюх Сашка,
С придурковатой улыбкой,
А руки вечно в навозе.
Сашка глотнул с четвертинки,
Мелькая на заднице латкой,
Пошел «парадом» командовать,
Чем громко всегда гордился!
Дошел до железки, ударил
Куском арматуры по ней
И вслед всплеснувшимся звукам
До самых ушей улыбнулся,
Как будто каждому нынче
Подарок большой обещая,
Рублем золотым или камнем
Жемчужным иль чем-то еще,
Что сам отродясь и не видел
И даже не снилось ему…
Ах, Сашка, дурашка, пропойца,
Поймешь ли
(пожалуй, навряд ли!),
Кому ты прилежно так служишь,
Из кожи лишаистой лезешь,
Чтоб новую грамоту к ночи
Повесить в саманке своей?
Но гонг прозвучал! Нет возврата…
Иль проблеск души покаянья,
Иль вздох: «Что я делаю, гад!»
Уже закипела «арена!»
…Уже гладиаторы бьются,
Пронзая друга друга мечами!..
…Уже на быка навалились
Десяток крутых мужиков
И – копьями, копьями, копьями…
На холке густой частокол!
…Гонг прогремел! Все понятно,
Все ясно, чем зиждется жизнь!
«Недурно! Еще б самогонки…»
Последние капли… «Дождусь…
Потом уж за Сивку… Конечно,
Она победит, как и в прошлом,
И в том, позапрошлом году!»
Втесался в толпу пьяный Сашка,
Чтоб вместе со всеми орать,
Свистать, озорно улюлюкать
И – россыпью мат непременно,
При этом ничуть не стесняясь,
Дак некого – все поголовно
Тут слиты в единое… все
Одним обуяны желаньем,
Слепою, безумною страстью,
Гипнозом, дурным колдовством.
«Арена», гляди, всколыхнулась,
Наверно, до недр ключевых,
Окрест зашатались деревья,
А ветер с зари не гулял…
Какая напасть приключалась?
Выходит, разверзнется пропасть
Иль с неба огонь упадет?
Иль всякая чертовщина?
Лавина опутала ноги,
Тугая, ревущая, в комьях,
Спрессованных струй. Это Сашка,
Продажный служака и конюх,
Послал сатанинскую силу
(Не много ли взял на себя?)
Лужайку живую убить!
Она, сатанинская сила,
Ей злобствовать самый резон —
Особых препятствий не видно,
Запретов и вещих молитв.
Она полонила людишек,
Она прорычала железом,
Она у наездников уши
Заполнила звездной сиреной,
А очи – морозной тоской.
Какие там люди… не люди
На седлах трусливо сидели,
Их синие губы кривились,
А щеки вот-вот оторвутся,
Как палые листья… И те,
Кто с Сашкою был в одной связке,
И в спевке одною кто был,
Кипели, бурлили, дурили,
Увы, безымянною массой.
И только в лучах оставались
Святыми бегущие кони,
Каурые, чалые кони,
Пятнистые… масти любой!
Бегущие добрые кони,
Бегущие чудные кони,
Бегущие жалкие кони!..
Простак, с головою, как пень
Кривого столетнего дуба,
А Брод, маслакастый настолько,
Что хоть на берцовую кость
Железки кузнечные вешай,
А Рыжий, облезлый, похожий
На склеванный впопыхах
Подсолнух за перелазом
Хмельным воробьиным семейством.
А Сивка, а Сивка… глядите,
Огромным трясет животом,
Он, кажется, волочится
Всей массой по серой земле,
Как будто бы от КАМАЗа
Надутую камеру к речке
Тащат гуртом пацаны!
«Умора!», «Потеха!», «Ах, Сашка,
Какой выдумщик-забияка,
Что выпустил эту старуху!
От смеха живот надорвешь!»
Кричали, орали людишки,
Азартом сильней накалялись,
Азартом погибельным, страшным,
А были не лица, а рожи,
И были не руки, а сучья,
Мелькали рога и клыки,
И сполохи молний сверкали,
А выси, как ночь, почернели,
В помине не стало росы.
Простак, с головою, как пень —
Копытами шлепал он грузно
По пыльному кругу, и Брод
Копытами шлепал по кругу,
И Рыжий за ними… Все в мыле,
Как в снежной густой бахроме.
Они понимали: так надо,
Должны все бежать и бежать,
Покуда толпа не упьется
Их болью смертельною вдосталь,
Покуда в глазах не померкнут
Остатние отблески дня,
И век их совсем не истает
На этой проклятой «арене»,
Которую выдумал Сашка,
Безмозглый, пропащий, бездушный,
Лакей, подхалим, хвастунишка,
Дешевых бумаг собиратель,
А в них сатанистов слова:
«За доблесть высокую, службу…
И впредь твердо верим…» И Сашка,
Как в прошлые годы, лелеял
Быть нынче опять «удостоен
За подвиг», ей-ей, вознесен.
А Сивка, надеялся, точно
Поставит рекорд неизменно,
Двадцатый за век свой рекорд!
Он пьяный лежал под скамейкой,
Сквозь наволочь мутного хмеля
Ему представлялось: восходит,
Нет, плавно взлетает, беззвучно
На славный, златой пьедестал!
А Сивка пахала, долбила,
Корябала грунт и хрипела,
И мордою в пыль окуналась,
Которая с пеной смешалась,
Которая с кровью смешалась.
А Боженька, вишь, занемогший,
Задерганный массой людскою,
Затравленный массой людскою,
Во все разуверивши, сирый,
Забытый, чужой, на задворках
Небес неуютных, ненастных
Слезами незримыми плакал.

Шел домой Никита,
Шел и думал: «Худо…
Худо мне тверезым
К женке заявляться,
Поругает, скажет:
«Че ж пришел нормальный?
Видно, волк в отроге
Сдох? Иль рак на горке
Свистнул!»
Дело дрянь!
Подкачал Семеныч,
Мол, бутыль в бурьяне
Обронил, раскокал.
Верить? Иль не верить?
Самому решать!
Ведь давно в деревне
Власть никто не знает,
Не было сверженья,
Растворилась власть,
Как медведь в лесу.
Флага тоже нету,
Кони передохли,
Кузница сгорела,
Трактор разобрали,
Пропили, как лом.
Пять жильцов осталось
Или семь, иль восемь —
Некому считать!
Алкаши да шизы —
Никуда не гожие,
Всем им тут каюк!
А покель шевелятся,
Топчутся да кружатся
То вразброд, то вместе,
То опять поврозь.
Все они забитые.
Спросит кто приезжий:
«Как зовется местность?»
Буркнут неохотно:
«Нам откуда знать?» —
«А куда стремитесь?
Где в тоннеле выход?» —
«Никуда. Мы сыты.
А дыра… Зачем нам?
Без нее светло».
И уйдут в конюшню
Греться на навозе,
Кто-то за крушиной,
Чтоб настойкой злючей
Полечить живот».
Шел Никита трезвый,
Шел и думал: «Баба
Точно поругает…»
Видит, бабка Зоя
(Лет ей девяносто)
Машет со двора.
– Че тебе, старуха?
Домовой замучил?
– Заходи.
Узнаешь.
На базу, чай, студно.
– Ладно. Уж уважу.
Хоть и ведьма ты.
Вот Никита в хате.
Свечка тихо светит.
На столе бутылка
И петух живой.
– Стопку мутной дряни
Мне как раз в угоду!
Но зачем же Петя?
Мне дозволь, ему
Отверну головку,
Тулово – в чугун!
– Петя службу служит,
Тронуть не моги!
– Долбанет по глазу?
Ох ты, елки-палки!
Вон какие страсти!
Это мне по нраву.
– Дюже не ликуй,
Я ж тебе сказала…
Аль без приключений
Ты не можешь жить?
– Я мужик исправный,
Я при коммунистах
Проценты давал!
Я медаль имею —
Спрятана в чулане
В старом чугуне,
Как помру, положат
Мне ее на грудь.
– Ты чего заладил?
А то я не знаю,
Кто был кем… и стал.
Ты пахал и сеял,
Я коров доила,
Тоже есть бумажка,
Мол, трудяга я.
Че болтать пустое?
Коль деревня стала
Лучшей на земле:
Леших, привидений
И чертей в достатке,
Есть с кем в полуночный
Час… Ай-ай, уже
Лишнего сболтнула —
Ты меня принудил!
– Я, того… молчу.
Попрошу одно лишь:
Выгони ты Петю,
Пусть рассвет в чулане
Ожидает…
– Нет уж!
Он и тут окликнет
Зорюшку. Не сетуй!
– Ну, тогда, старушка,
Я налью вина.
Ты граммульку дернешь?
– А куды я денусь?
Хватану стопарик!
Бабка улыбнулась.
А Никита долго,
Наклонясь, сидел.
Промычал:
– Отрава?
Ежели отравишь,
Буду из могилы
Хаживать к тебе
И душить и мучить.
– Ой, не городи!
Треба повторенье!
Повторили.
– Баско!
По кишкам – огонь!
– Ну а ты боялся!
– Черт вас не берет,
Баб…
– В оглядку с нами…
Лишь зевнешь и будешь
Пугала смешней!
Выпили. Никита
Промычал: «Отрава»
И башкою грохнул
По столу. И сник.
Петя на затылок
Прянул мужичонке
И по-человечьи
Произнес:
– Кончать?
Бабка улыбнулась:
– Погоди, мой бравый!
Я спою… потом уж.
Потешаться будешь —
Дырочку долбить!
И она запела
Так, что вся посуда
В воздух поднялась
И, как стая галок
Перед зимней стужей,
Закружилась в хате.
А угрюмый кочет
Крыльями забухал,
Не глаза, а угли —
Так огнем горят!
«Залучила, закадрила,
Ясно, не грудями,
Ясно, не губами,
Поллитровкой мутной —
Хлеще белены!
Эвон двадцать первый!
Завтра похоронят.
Как и остальных
Алкашей в округе,
С коих невеликий
Спрос! Мы будем жить —
Колдуны и ведьмы,
Лешие… иная
Нечисть сатаны —
Нынче наша Русь!
…Белая горячка —
Вечная, ох, спячка!
Спи, упрямый, плóхий,
Мать твою ети!..
Щелкала бабуся
Пальчиками дробно,
Морщилась,
кривилась
Рожей неумытой.
Вдруг она рванулась
В дверь… и побежала
Улицей кривою —
Пыль столбом за ней!