Александр Димитриев - Возвращение. Часть 2. Избранное

Хочешь или нет – живи,
роком брошенный в пучину!
Хоть теперь найди причину,
что положено по чину,
актов клясться на крови.

Должность, но ещё не власть,
испытанье, но не пытка.
Или, может быть, попытка
оградиться от избытка
преимуществ, чтобы красть?

Остыла в ожиданьи тишина,
в согбенной позе невзначай застыла,
как будто бы была поражена:
заснежен март, когда зима постыла.

Сиюминутный взгляд на твою жизнь
сквозь щель в окне, – всё стихло и поблёкло,
разбиты витражи, но не тужи:
их в пыльных рамах заменили стёкла.

Сквозь сквозняки ты входишь в этот дом, —
твой дом, который ты втихую строил
и тихо в нём живёшь, а что потом? —
окончен бал, вчерашние герои!

Вот стала одноразовой любовь, —
со счёту сбившись, сколько раз по разу
дворняжка приблудится, – подготовь
под трепет тела задремавший разум.

Случайное прочтение стиха
случайным человеком не случайно:
пока твой мир в томленьи затихал,
готовилась к продаже твоя тайна.

Природа в ожидании молчит,
покуда тишина владеет силой.
О, если бы вы знали, где ключи
от сонных душ, она б заголосила!

Не прячьте голову в песок
в тени «лиричного героя»:
здесь ничего никто не скроет,
здесь плоть с душой – наискосок.

Есть мир, что просто хочет есть,
в нём только лайки «плюс» и «минус»,
в нём я уж точно не продвинусь,
в нём звёзд, как на́ небе, не счесть.

Но есть ещё тот вечный мир,
с совсем иной шкалой отсчёта,
в который веруешь ещё ты,
и в нём Создатель – наш кумир.

Мой Петербург, я принял твою боль
из темноты подземного тоннеля,
где адский взрыв жизнь уносил с собой
и истекал ты кровью от шрапнели,
где смерть в вагоне вздыбила металл,
ожогами обезобразив лица…
У выживших я стук сердец считал
в свято верил: жизнь твоя продлится
не час, не день, а много долгих лет,
чтоб правнуки детей не знали горя…
Мой Петербург, ты не погибнешь, нет,
насильственную смерть свою оспоря.
Не преклонить твоих колен врагам
и не сломить единства иноверцам.
Доступное и нищим, и Богам,
вслед за тобой моё взорвалось сердце…

Не дописал, не долечил и что ж, —
не вырастил, не смог и не достроил,
не дослужил, не стал и не устроил, —
за то, что не успел, теперь живёшь.

Беспутен неуверенный апрель —
потомок тихой мудрости январской,
и зрелости предшественник бунтарской, —
ноябрьского стона акварель.

Седое небо падает в залив
вслед за небрежно брошенным окурком.
Последний шанс в прощаньи с Петербургом
погас, невозвращенье отмолив.

Никакие гражданские казни
не заменят обычную совесть —
уникальный природный заказник,
там, где жизни слагается повесть,
там, где судишь себя и поступки
за Него, на Его же примере…
Отчего же решенья так хрупки,
или ты так нуждаешься в вере,
как в яйце расписные скорлупки?..

Вы любите «красивые» стихи?
А я, представьте, Вами очарован,
как от прочтенья этой «чепухи»
Вас бьёт озноб в три четверти второго,
и как горят сейчас Твои глаза,
которые уже полузакрыты,
а губы шепчут, и кати́т слеза
на скованные чтением ланиты…
И от чего всё? – От моих стихов
горчащих и страдающих, несладких,
но выдержанных на манер духов,
в которых тайны есть и есть загадки,
в которых я – не маг и не эстет —
дышу в ответ насмешкам истых профи,
в которых – мой согбенный силуэт,
и сигаретный дым, и запах кофе.
В которых боль моя и жаркий пот
подпортят то, что красоте по нраву,
но чувств вино дополнит сей компот,
и Вы, мой несомненный антипод, —
Ты – будешь смаковать мою «отраву»…