Владимир Мавродиев - Избранное

Когда же издалече –
начищенный, лихой! –
к любимой в зимний вечер
он прилетел,
то встреча
была совсем не той…

Он шёл домой средь говора,
через огни и смех,
клочками писем порванных
летел навстречу снег.

Не дал он телеграмму.
Вот дом.
И свет горит.
Письмо писала мама…
Расплакалась навзрыд.

Апрельский черный снег.
По грудь в снегу берёзки.
Вороны. Пар от рек.
Домишек вид неброский.

Пятнистые холмы,
размытые дороги.
У нас промокли ноги,
но всё ж смеемся мы!

Весна, теплынь, мечта!
Пора и нам погреться.
Пусть, как ледник с хребта,
зима сползает с сердца!

На тёплый свет проникли
упрямые ростки,
упругие травинки –
зелёные клинки!

Дымит далёкий кратер,
на весь он виден край.
Звучит – и очень кстати! –
команда «Запевай!..»

Шагает рота в ногу,
крошит размякший лёд.
И песня – про дорогу
и что девчонка ждёт.

И я,
как тёплый дождик,
глотками пью весну,
крючок, кадык истёрший,
невольно отстегнув!..

На прощанье – чарку…
Весь в снегу причал.
Дальняя Камчатка,
близкая, прощай.

Край сырого неба,
берег – рыбака,
голубого снега,
чёрного песка.

Край ветров колючих
средь болот, камней…
И деньков горючих,
и хороших дней.

Сняли автоматы,
едем из полка.
Всё, что нам дала ты,
не понять пока.

Мне теперь от сизых
сопок и морей
через всю Россию –
к реченьке моей.

Месяц – жёлтой рыбой,
льёт свою печаль…
И за всё – спасибо.
И теперь – прощай.

За ландышами!..
Мимо теплоходов
на катерке
в зелёный дым леска –
летим!..
Свисая за борт в воду,
упругость Волги пробует рука.
В кино мы познакомились вчера.
В твоих ладонях три тюльпана никнут.
Мы молоды!
Мы вымокли до нитки
от брызг весенней Волги.
И ура!
Ещё немного, и в проран свернём,
в проран Любви –
названье это лучше,
хоть рыбаки его назвали Щучьим, –
и тоже верно: каждому своё…
В воде по пояс мокнут дерева,
они разбухли от апрельских соков!
Потоками оттаявшего солнца
затоплены в окрестье острова!
А вот и берег.
Прыгаем в песок.
На цепь сажаю катерок вертлявый.
А ты – в моей куртёшечке линялой –
бежишь, смеёшься, прячешься в лесок…
Не отыскать твоих следов в траве.
Свежо душе от ветра в голове!..

Момент прощания с тоской.
Вновь по утрам моим привычно
зелёной шумною строкой
в стихи влетает электричка!

Прощай, прокуренная грусть
ночных часов в кухнёшке тесной.
Неси, строка моя и песня,
колёс упругих стук и груз.

Дождём, в окно влетевшим, пахнет
и краской от газеты «Труд».
А в тамбуре смеются парни,
девчонок под руки берут.

И, душу мне тряхнув покрепче,
загрохотав и засверкав,
вдруг налетит составом встречным
необходимая строка!

А на платформе «Заводской»
из электрички – выселенье.
Момент прощания с тоской,
рождения стихотворенья.

Тверда платформа, сыровата.
Стук каблуков. Гудка басок.
И, от дождя чуть синеваты,
впадают
рельсы
в горизонт.

Чумазые, живут на верхотуре,
слетая вниз за кормом в перерыв,
снуют привычно в грохоте и гуле,
про мир другой надёжно позабыв.

Лишь только потолки осветит солнце
и в лад станки внизу заголосят,
они с карнизов шмыганут в оконца,
пожмурятся на воле – и назад.

Покажется собратьям, просто страх –
житьё такое: в копоти и гаме.
Но лучше ль суетиться под ногами,
на городских жирея площадях?

То тут, то там они – как дети дыма…
В воздуховодах греются, в углах.
И никому на ум не приходило
прогнать из цеха этих бедолаг.

Напротив – не обидят даже словом.
Традиция давно заведена:
то корочку захватят из столовой,
то из дому, глядишь, кулёк зерна.

Живут-коптятся… Но тому и рады,
познав закон неброской доброты.
Зовут не «гули-гули» – «чертенята»…
И те, шурша, слетают с высоты!

Там, где бетонные колоссы
весь день вбирали жёлтый зной,
в субботник высадили розы
напротив шумной проходной.

С завода ветер был неласков…
Но, замедляя ход шагов,
мы по утрам дивились краскам
и стойкой нежности цветов…

На них не выпадали росы,
не суетились там шмели.
Но мы любили наши розы
и сберегали, как могли.

Добрели от такой заботы.
Соединяли те цветы
с угрюмой тяжестью завода
внезапный лучик красоты.

Дом Павлова – мой самый первый дом.
Я как-то раньше не писал о том.

Но там, где серый снег лежал до мая,
где ночью, кроме звёзд, ни огонька,
я часто вспоминал, как, поднимая
со дна алмазы,
искрами играя,
течёт, как жизнь, родимая река…

И, много повидав в разлуке долгой,
я понимал окрепшею душой:
как без ручья не быть великой Волге,
так нет без малой родины – большой.

И забывались мелкие обиды,
когда мой город снился до зари,
где улицы цветами перевиты,
где в скверах синих, тишиной набитых,
искрятся мотыльками фонари…

Где я живу, людским добром согретый,
где холодею, встретившись со злом…
Где я рождён послевоенным летом,
Дом Павлова – мой самый первый дом.

Отсверкала пора соловьиная,
роща знобкие листья просеяла.
Запылали осина с рябиною,
как в последних стихах у Есенина…

От Оки кони тянутся парами,
жеребята бегут – красногривые…
У дороги берёзы две старые