Владимир Мавродиев - Красный лист

Всего лишь двадцать дней!
…Волнуйся за погоду…
Каких-то двадцать дней!
…Уютно и тепло…
А ты опять мутишь
в аквариуме воду,
вздыхаешь по ночам
и тычешься в стекло…

Жёлтый холст вечернего окна,
голых веток глянцевый рисунок.
Одолела листокосный сумрак,
потекла по шиферу луна.

Там, на крыше, странная погода:
сохнет, как на солнышке, вода.
Там на мятой шляпе дымохода
греется промокшая звезда.

Крыша! – воробьиная галёрка
и мяучьи тайны до утра.
Чердака окошко – как «суфлёрка»
перед сценой старого двора.

Старый двор!
Теплы твои подъезды,
на крылечках щелится трава.
Тридцать три ступеньки здесь до детства,
до двери, где ромбик «22».

Тридцать три – просчитано игриво
пятками худого сорванца.
Тридцать три – до матери счастливой,
до живого – дверь толкни! – отца…

Мне туда никак не возвратиться,
как в давно затопленный забой.
Только память по ступенькам мчится,
змей бумажный тянет за собой.

Что ей там чужие люди скажут
с жизнью недавнишнею, иной?
Что косяк, наш ростомер, закрашен,
нет давно и печки дровяной?

Выброшены с ржавого балкона
самокат громовый в две доски
и в коробке из-под патефона –
гильзы, марки, фантики, крючки?..

…Словно листья, о́кна в тьму осели,
и под отогревшейся звездой
долго ходит во дворе осеннем
странный мальчик – тучный и седой.

Он давно живёт в высотном доме
с крышею без кошек и без тайн,
иногда лишь, будто на пароме,
приезжая в давние места,

в старый двор, где нынче тишь остыла
и пуста лавчонка в стороне,
где ему расплакаться не стыдно
с памятью своей наедине.

В любой печали есть надежда.
Вдруг вспыхнет среди туч звезда
и засверкает так, как прежде,
в те синие твои года.

Пусть ноет хлюст, скрипит невежда, –
их ду́ши илом занесло.
В любом сомненье есть надежда,
не обращай его во зло.

Забрось фальшивые одежды
и бутафорскую тоску.
Она жива, твоя надежда,
на том на синем берегу.

Болотом тянет от безверья,
как мелок он, хулы залив.
Не жди спасительного ветра,
греби, всю робу просолив…

Нежданной силою натешься,
сжав до крови́ ладонь весла.
…В любой печали есть надежда,
куда б печаль не занесла…

В августе яблочном, в сочном саду
лучшую песню для сердца найду.

Время отрадное, добрые дни,
клонятся травы в зелёной тени.

Белое облако. Пух тишины.
Весело с речки бегут пацаны.

К смеху их звонкому как ты приник!
Детство твоё повторяется в них…

Грусти соринка застряла в душе:
то, что не будешь ты юным уже.

Только мелькает, как в старом кино,
всё, что когда-то сверкало давно:

речка такая же, утро в саду,
ловит мальчишка шмеля на лету.

Солнце лохматится, ветер поёт.
Милое, давнее детство моё…

Всё же печалить не надо себя –
выпала в общем счастливой судьба.

В августе яблочном, в сочном саду
лучшую песню для сердца найду.

Июнь! Распахнуты пионы,
шмеля и росчерк и мотив
да приозёрные поклоны
простоволосых зыбких ив.

Июнь – парнище желтобровый
с комарьей песней в голове.
В вечерний час – глоток лиловой
прохлады, зреющей в траве.

В зелёной новенькой рубашке
в поляны светлые летит
и, не гадая, рвёт ромашки –
всё впереди!.. Всё впереди…

Одушевлённость тихих рек.
В лесу – живая паутинка.
Пошёл одушевлённый снег
на землю, чья душа притихла…

Свой взгляд – у брошенной баржи,
что вздрагивает ржавой кожей…
Она от холода дрожит
и лишь сказать о том не может.

Ломают старые дома –
ты вздохи их в ночи подслушай.
На рощу бросилась зима! –
деревьев закричали души!..

Одушевлённы берега,
что осыпаются на волны…
Одушевлённы облака,
хотя навек они безмолвны.

Понятна нам речушек боль,
замёрзших трав к земле склонённость…
И не с того ль, и не с того ль
и в нас самих одушевлённость?..

Потянулись – по озёрам,
через тёмные стволы –
голубая дрожь предзорья,
зорьки алая теплынь.

На лугу в недолгой стыни,
на полынистой земле
кочки-ёжики застыли –
по росинке на игле.

И – откуда-то, куда-то –
утром силы через край, –
рядом трактор закудахтал
под грачиный свежий грай.

И, кружа в лесу витками,
будто пёстрые багры,
дятлы падают, сверкая,
в кружева седой коры!..

Утро! В золотые сети
тонких веток
лезет ветер,
как мальчишка сквозь забор.
И покажется, поверьте,
что душа твоя на свете
вспыхнула – в минуты эти,
пусть и сорок лет с тех пор…