Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Океан и каменоломни

Но не в его запреты.
Нам – предначертан круг.
Там и сольются светы,
и вострепещет луг.

Мальчик мой, промедленье —
неисправимый лгун.
Вот они – ослепленья —
гневы подменных струн.

Ты незаконно, пенье
в хорах молчащих дюн!
Наше второе зренье
превозмогает ум.

Лялины лилии еле заметны,
их откопали в замедленный срок.
Площадь рассудка бросает залог
плачам Помпей, напряжению Этны.

Что я ищу в неудавшейся карте?
Эхом гаданий несётся поток
тёмных, когда-то отмеченных строк.
Наша любовь задержалась на старте.

Поздно дозорным стоять на посту?
И уж теперь, не доступен покою,
их, долгожданных, в миру обустрою
или укрою, как путник версту.
Словно святой, я укромно расту.

Но и скворешни дозором стоят,
путь их наполнит смятенье свирели.
Что, одинокие, вы присмирели
и засмотрелись в летящий смарагд.

Всё необычное в нас – наугад.
Сердцебиений не помнят. Январь?
Но и оно невзначай зацепилось.
Сонно росло и незримо двоилось,
крепкой рукою, сдержав календарь.

И, обусловленный мыслью иною,
августу верою, позднему зною.
Рифму, увы, я снегам не открою,
здесь, на юру у Покровских палат.

Что опечалено? Сердце героя?
Это всего лишь упало, свершилось —
дикая наша московская милость,
будто звездами покинутый сад.

Господи, Господи! Не – разместилось!
Но не исчезло мельканьем наяд.
Вот преспокойно вершат маскарад.

Медлим. Молчанье. Озвучено рондо.
Дочь фараона, пути зодиаков.
Непроницаемо юна Джоконда
в сопровождении факельных знаков.
Вальс златокружен: Париж или Лондон
нас вовлекут в изменение плана.
Что нам, воздушным, прельщенье Милана?
Фландрия грезит сквозь розы тумана.
Сколько их, сколько сияющих лаков!
Брызги вольются в небесную площадь.
Не изъясняюсь надменней и площе,
не распугаю соцветия злаков.
Ах, воскружи благовольное пенье,
дочь моя судит чредой поколенья:
смелолетящая грёза-шалунья
ритмами снов и снегов новолунья.
Наши геномы – влекущие крылья.
Так и стремят над космической пылью
тайной стезёю родов исполинских
Дантовы зовы канцон италийских.

Замысел отлажен, как поступки,
что же мы потягиваем вяло?
Хаос дней постукивает в трубке,
будто бы топорщим покрывало.

Глубины рассудочных нотаций
нам объять, увы, не достало.
В этой мгле – напор цивилизаций
уподоблен прихоти металла.

Не вчера, но значит не сегодня:
посрамим безвременно вчерашних.
Но пока не стало благородней,
дух молчит на схватках рукопашных.

И давно не изучаю списки,
заключен в отложенные главы.
Потускнели наши обелиски
на задворках брошенной державы.

Время позовёт четвероногих.
Им пристало – стражи долгоруки.
Я боюсь боёв чревоугодий
на путях Платоновой науки.

Перст судьбы. Однако же, как в бурю,
кто готов двурушникам открыться?
И, заслышав зорю боевую,
речь моя прядает и ярится.

Мысль Вселенной бьётся в скрытом кадре.
Тянутся дозорные к ответу.
Чацкие не требуют карету.
Им к лицу в космическом скафандре.

Архангел здрав, но дышит горячо,
ему тесны оковы полномочий.
Спасителя несчастное плечо
не облегчает краткость хладной ночи.

Не объяснит потерянный клавир.
Давно умолкло трепетное слово.
Распавшийся, осмеянный пунктир,
печальных душ забытая основа.
Но вижу я, ослепший ювелир,
далёкий план воздушного покрова.

Ликует глаз форели золотой,
она взойдёт у сердцевины мира.
Тревожное движение. Порфира
покроет свод волшебною фатой.
Спокоен Бог. Его восславит лира.
Но кто же собеседует со мной,
когда умолкло сердце командира?

Будто кружится пластинка.
Я не слышу верхних нот.
Форте – пьяно. Это – Глинка,
если Пушкин разберёт.

Не заплачу по утрате,
Где ты, чаемый гонец?
Но и вечное некстати,
как успение сердец.

Тихи мои растения,
мчатся в обещанный сад.
Медленны вознесения
и успокоен взгляд.

Новое начинается.
Прежнее подождёт?
Поступь моя качается
у перепада вод.

Не затерялось зрение,
но и совет упрям.
Слышу ночное пение —
сны неземных полян.

Здравствует Академия,
если кумир – глагол.
Странная эпидемия.
Но исцелит Эол.

И притягают лицами
сути планетных дел.
Празднуют меж границами
риторы метких стрел.

Не обещайте скорого!
Отроки различат.
Славу ему – Алфёрову!
Выстоял Ленинград.

Вспышки былого трения
эргами оградят.
И воспитает зрение
Пушкинский вертоград!

Скромные разлучились.
Неоскорбимый класс,
где на дорогах сбились?
Тонок и вял запас.

В шахтах Вико и Маркса
замерло ремесло.
В ядах сплошного карста
разум с ума свело.

И не суды – народы.
Или удел – ничей?
Не обстоят породы
игом пустых вещей.

Горем избитый воздух.
Вот они – мглы утрат.
Действуй, пока не поздно!
Это – твоё, Сократ!

Ведомы Фермопилы.
Публику удивит!
Не сокрушайся, милый.
Символ не прогорит!

Отдохновений?
Сверхплотных сфер?
Соль надвижений
вобьёт размер.
Напор процентов
и лесть витрин.
На пациентов
печаль патин.
Замысловаты
из чёрных дыр,
на крючья ваты —
триумф рутин.
Во искаженье?
Хорош расчёт!
Но промедленье
в меня войдёт.
Не лестны тени,
и едок дым.
И вдохновенье?
На том стоим!
Огонь уклонов —
следы свежи.
Гнев легионов —
пожар межи.
Почто мы дрыхли,
росли в сосуд?
Слепые вихри
не нас спасут!

Встретились не в Египте,
ах, как хорош фасон!
Страннице в белом лифте
я отдаю поклон.

Праздники не лукавы.
Кто мне тебя простит?
На перепутьях славы
вызреет менингит.

Где вы, родные ветры,
сонники и стихи?
Славой вокруг Деметры
кружат её духи.