Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Океан и каменоломни

Это – товарный стык.
Он разыграет роль.
Вылетит хриплый рык,
будто аэрозоль.

И запирует хлыст.
В воздухе смел угар.
Не поспеши, артист,
на торжество бояр.

Пир, залихватский звон.
Купол сомнёт озон.
Сон золотушных чар
нам навевал анчар.

В азбуках – не «добро».
«Вот уж проснусь!» «Едва ль».
Пошлое не старо.
Гневы убьют печаль.

Кто простирает незримую длань,
Гнев наведённых кар?
Грозно рыдает, скорбит Сычуань.
Солнце таит удар.

Не распознали его лучи?
Скрытен воздушный ум.
Падают вздохи, как кирпичи,
и умножают шум.

Городу, роду! Вопит народ.
Высокомерен колдун.
Знайте, он вырежет весь кислород
у ослабевших Лун.

Тот, кто на злате смертей разбух,
в нас раскрывает пасть.
В скорбях – дерзайте! Закон – не глух,
но исправляет власть.

Мы отстояли благой Союз,
но не единством смут.
Воля защитна спасеньем муз.
Не охраняет трус!

Бойтесь! Навстречу рванётся звук,
стаей простёртых рук.

Горе энергий. Противовес
в хаосе чувств исчез.
Но заповедано. Глубь небес
выставит новый лес.

Что ж. Обустроен воздушный шалаш,
хоть и хрупок он с виду.
Но поддавайся. Дрожит карандаш.
Не обозначь обиду!

Листьев мелькание. Трепетом дум
не одарят беспечных.
Пусть их. Стоит отдаления шум,
крылья не долговечных.

Разве что ворон иной или грач,
не обойдут сторонкой.
С ними внимательнее судачь,
но не структурой тонкой.

Кто нам навеет испуг или транс,
хаос, как перемену?
Не обыграет тупой преферанс
путников, знающих цену.

В МХАТе – как день опавший.
Мы – сквозняки на троне.
Мой разговор вчерашний
все ещё на балконе.

Окрик сшибает резкий.
Что за развязный ритор?
Мчимся на Камергерский.
Бедный мой композитор!

Нас не спасли улыбки.
Думали, засыпая.
Всё до последней нитки
ты отдала, Тверская.

С милой возликовали.
Кто из влюблённых жалок?
Но как пустынно в зале!
Мы – на пути фиалок.

Мысли – не «еле живы».
Слово – основа здравия.
И не тоске наживы
этика мыслеславия!

Знаки косноязычий
нам на разор укажут.
В этой борьбе различий
выставят на продажу.

В кущах её Фемиды
видится не порожно.
Но обнаружь пластиды,
если ещё не поздно.

Слово – как Мефистофель?
Сходимся на Платоне.
Думай о Цицероне —
им отчеканен профиль!

Тайна – закон молитвы.
И не суды – программы.
Общество – жаждет битвы.
Мысли – исходы драмы.

Вот он – огонь решений,
и поражений довод.
Смертью невыражений
втянут духовный холод.

Или не Ломоносов
нам отписал про бездны?
Действуй, родной философ,
тонкости слов – полезны!

Быт церемоний – обжитое море.
Но лишь отложены гулы и скрежет.
Хаос военный накатится вскоре.
Смерть соучастия. Кто её нежит?

Нерассудительна грешная плазма?
Циклы и ритмы – мелькнувших гармоний?
Злоизыскательность разнообразна!

Вскормленный местью земной лепрозорий.
Мессы беспечны. В сомненье театр.
Пройден планетой новаций экватор.
Полюсы требуют энтузиазма!
Но низвергаются токи миазма.

Это дрейфует эпоха изъятья.
И равнодушны гипотезе братья…
Но вопиют из углов воспитанья:
Стоя и стойкость – вожди подражанья!

Гордо смиряемся. Трепетен сон.
Вот уж и зрелые лета.
Тихо на водах дрожит анемон
солнечного букета.

Мы разлетаемся.
В теле долин
не различаем света.
Что ж, остаёмся один на один.
Медленно таем где-то.
Горе уходит.
Приходит грусть.
Я не услышу ответа.

Всё это так. Расстаёмся.
Пока.
В странствиях не умелы.
Безостановочно мчат облака.
Станем холодно-белы.

Наши следы —
замедленный дождь.
Да и слова несмелы.
Ты – мой товарищ,
застенчивый вождь.
Африка опустела.

День невзначай нагрянет.
Странное учит школа.
Но и вниманье ранит
медленного укола.

На переходах шума
мчится стихов соцветье.
Но предвещает дума
новое долголетье.

Я начинаю поздно,
надо бы побыстрее.
Что это – полуостров?
Или же галерея.

Давние перемены
не обтекают статью.
Даже дыханье – стены
напоминают братью.

Светом двадцать четвёртым
веет из поднебесья.
И голова истёрта,
но не в законах весь я.

Что-то ещё осталось —
вехи свободной воли?
Мне ли не доказалось
в этой незримой школе.

Хоры.
Угасли великие дали.
Не различенные скопища мест.
Неосторожно и грубо искали
гимны сознанья на сходках невест!

На циферблатах роятся метели.
Наши мелодии – не мавзолей.
Бунт очагов? Алтари улетели.
Не воспылали заботливо-злей.

В нас прорываются тёмные дебри
сквозь безобразно сверхплотный покой.
Маленький всплеск исполинских энергий,
сколько субстанций?! Взметнулись волной!

Не распознаем. Безумствует мелос.
Что за покосы безрадостных дней?!
Вот и капризам судить захотелось —
чары спокойных, безумства полей.

Сонно крадутся. Скупые диезы —
вы как печали глуби роковой.
Хрупкие гении злого железа.
Кто и зачем, созерцательный мой?

Как ты серьёзна, прекрасная панна.
Не восхитительна. Это не странно.
Звукам и мукам осанна, осанна!

Сон. Налились напряжённо колени.
Жертвенны струны, вы мной овладели.
Всё это – тени, случайные ноты,
взяты душой у начала работы.

Волны – видение виолончели.
Руки, вы скромны, взволновано пели,
будто качались в пуховой постели.
Кто, тот счастливый, у правой панели?

Властны объятья. Пали каноны.
Плавные жесты творят притяженье.
Что нам, весёлым, чужие знаменья.
Радостно-тёмное эхо смущенья.

Ну, а движенья? Уподобляю
медленных, сонных морскому приливу.
Так убедительны спящие нивы.
Ваши намеренья властно-красивы.
Но и, конечно, летящие роли.
Помнят они об ударном глаголе!