Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

Зачем мне бояться стихии твоей,
И зеркала — полной луны,
И яблока с этих священных ветвей?

Нелегок подвиг подлинных влюбленных —
Лежать в молчании, без поцелуя,
Без еле слышных вздохов и объятий
И только счастьем согревать друг друга.

Неоценима ласка рук и губ,
Как средство заверенья в постоянстве,
Или значенье слов, когда в смущенье
Сердца стремятся слиться в темноте.

Но только те, кто высший смысл постиг —
Уснуть и видеть сны одни и те же,
Под звездным покрывалом распластавшись,
Любовь венчают миртовым венком.

Теперь уже редко — достоинство
Безудержной нашей любви,
Редко — свидание,
Вечно — присутствие
Без обещаний и клятв.

А если б мы были иными,
Но птицами общей породы
В клетке обычного дня,
Смогли бы мы пламени призрак
Добыть из земли, как теперь?

Взглянув в дорожное окно однажды,
Наверно, ты в поездке поражался
Благословенным уголкам, манящим:
«Останься! Проживи здесь жизнь».
И если бы ты был простосердечным,
То, может быть, деревня появилась
Из бесконечной быстрины пути,
А по бокам дороги встал ольшаник, и под ольшаником — золотоцвет,
Холмы, покосы, мельницы, сады и неказистый,
Но тот самый
Дом среди столетних тутовых деревьев.
Как чудо, вырос бы — незаселенный!

Увы, ты не решился бы сойти,
Почувствовать, как тряска беспощадна —
Общественный не приспособлен транспорт
Для радостных, случайных остановок;
Есть жесткий свод особых обстоятельств:
Бандиты, оползни, землетрясенье или еще какая-то беда.
И смелости не хватит, чтобы крикнуть:
«Особый случай, стойте, я сойду!» —
Затормозить; но все, что ты увидел
Исчезло навсегда.
Когда приедешь
(Как прошептал бы внутренний наставник),
Уже смешно — машину нанимать,
К покинутому дому возвращаться…
Все запоздало, все вдали:
Решительно владельцы в дом вошли…

Дай-ка сюда свою книжку!
То, что без передышки
От рождества до весенних дней
(Целых полгода!) ты бился с ней,
Только особую сладость прибавит
Этой свирепой и скорой расправе.

Писчей бумаги и перьев пена
В цену лишнего опыта ляжет сполна.
Не помышляй уберечь от огня
Ни строчки. Ты знакам дорожным не внял,
Свернул неудачно. Где были глаза?
Поздно теперь возвращаться назад.

Дай-ка сюда свою книжку!
Не бойся, сожги, и крышка!
Хотя бы за то благодарен будь,
Что все-таки знаешь, где правда и в чем твоя
И ты еще что-то лучшее скажешь:
По-своему, смело и не для продажи.

Две женщины: одна добра, как хлеб,
Все делит на двоих;
Две женщины: одна редка, как мирра,
Все лишь себе берет.

Две женщины: та, что добра, как хлеб,
Верна своим словам;
Две женщины: та, что редка, как мирра,
Не произносит слов.

Та, безупречна что, украшена рубином,
Но ты, прохожий, думаешь — стекло,
И взгляд скользит, не задержавшись долго,
Невинно так она его несет.

Две женщины: той, что добра, как хлеб,
Нет выше и знатней;
Две женщины: той, что редка, как мирра,
Чужды мирские страсти.

И бледной розой аметист
Расцвел в ее саду,
Где взгляд бродить не устает,
Смотреть и удивляться.

Кружатся ласточки над головой,
Движенья мерны их, как будто вечны:
О красоте, тревоге этой женщины
Еще не знает ни один мужчина.

Две женщины: одна добра, как хлеб,
В любую непогоду;
Две женщины: одна редка, как мирра,
В свой — непогожий — день.

Когда над обрывом случайно сошлись,
Я вздрогнул, услышав твой голос,
А ласточки в танце, как дети, неслись,
Чей выбор так прост и недолог.

И было все ясно: я рядом с тобою
И маску, что носишь, сорву,
Рожденье твое снова миру открою,
Я снова тебя назову.

И все же нежданной была мне награда,
Ее поэт заслужил;
А ласточки в гневе кричали надсадно,
Как будто сжигали их мир.

Нежной прошвой травы и змеею,
Цветом лавра и радугой моря,
Изумрудного чистотою
Живут оттенки зеленого:
Как зеленое — вовсе простое, но, конечно же, неземное —
Ты в любви открывай моей новое.

С ночи той, когда прокрались,
Словно призрак, вы ко мне,
Горло сжав, исторгли клятвы,
Что я повторял бы век,

Здесь, где ребра аркой вздеты,
Уголья затлели вскоре,
Ветры в них огонь раздули,
Выжигая все живое.

Кулаки мои, что молот,
Лоб широкий мрачен гордо,
Мускулы пружинят ноги,
Весь я вырастаю словно.

Все же то, что час вы ждали,
Когда звезды нам лишь светят,
Говорит — порыв ваш ярче,
Мой — сгорел в надежде меньшей.

Первое, царственное имя, вырезанное на скале,
Означило первую страницу летописи времени;
И каждый новый год будет повторять
Злые квадратики сброшенной и новой кожи
На клетчатой одежде мертвой змеи.

Но мы с тобою вместе, вместе, вместе
Перенесем все самые страшные лишения,
Мы вырвем перо из рук Еноха
И вычеркнем наши имена из его черного списка
И время будет дважды нетронутым.

Любовь наша незаметна; а вся жизнь
Так же длинна и коротка, как приключенье.
Одиноко или вместе, воскрешая малое и предсказывая еще меньшее,
Мы смотрим на змею, раздавленную пяткой
И в смертельной агонии чешуйками рождающую радугу.

С тобой мы две части, мужчина и женщина,
Сближающиеся с двух разных концов,
Я на ветре, что ближе к земле, ты — что ближе к солнцу.

И вера, которую мы несем с собой,
Одетые слепым множеством сдвоенных миров,
Формирует над нами грозовые тучи.

Страшны раскаты грома, когда встречаемся,
И угловатая молния, и дождь-водопад,
Обрушивающийся на пустыни длинной вереницы лет.