Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

А что же предсказатели погоды?
Они молчат и прячут глаза,
Позволяя событию пройти незамеченным.

А мы? И мы отвечаем молчанием.
О, как прекрасна мечта — не сотрясая воздух,
Вызвать непонятное изменение во всемирном климате!

Рожденный в беднейшем семействе, в один из голодных дней,
Он ныне бредет по дорогам, засохшую ветвь волоча за собой,
Завидуя каждой травинке, природе завидуя всей.

Нужда ему имя, но если добры вы —
За стол посадив, на почетное место,
Тарелку до края наполнить его не забыли,

Сказав: «Ешь и пей, попробуй от каждого блюда»,
Он, жадно глотая, в ответ промычит вам хвастливо:
«Но я не просил никогда, — и не буду».

Унылы одежды на нем, и сам он несчастен и робок,
Погас его взор, улыбка поблекла, и ум подаяния просит,
И певчую птицу способен разжалобить голос.

Но все же открытого сердца его нет светлее —
Хоть жадно он рыщет глазами в соседних владеньях —
Надежду то сердце дает человеку с петлею на шее.

Дом ее выступал, как в тумане, в конце Беркширлейн,
Огромный и уединенный. Она ожидала меня;
А я как на крыльях с трепещущим сердцем летел,
Еще от садовой калитки успев разглядеть,
Как ярок дверной молоточек — так значит готов он
В уверенный стук воплотиться? Шаги отдавались так гулко,
Бежал я последние метры: ударил и слушал,
Ловил звук скользящий ее приближенья…

Ни слова, ни шороха. Ждал я три долгих минуты,
Потом, удивленный, побрел по дорожке назад,
Наверх посмотрел, подравнялись на крыше все трубы, но дыма не видно.
А вот занавески: от солнца ль защитою служат они?
Быть может — не только от солнца? Я в сад заглянул через стену.
За ним здесь следили, клонилися ветви под цветом
(Тот год день пасхальный был поздним, весна пришла рано),
Садовника там я увидел, склоненного над парниковою рамой.

— А что госпожи твоей нет разве дома?
— Да, нет.
— Но я приглашен ею был. Зовут меня Лев.
Быть может записку оставили мне?
— Да нет, и записки никто не оставил.
— Надеюсь с ней все хорошо?
— Ничего не случилось,
Хотя госпожа моя, правда, была озабочена чем-то, мы думали,
Что по семейным причинам.
— Есть разве семья у нее?
— Об этом не буду болтать… Но сказать все ж осмелюсь,
Обеспокоенной выглядела. И какая-то вся не своя.
— И все же записки мне нет.
— На словах передать лишь просила,
Что будет в отъезде неделю иль две,
Быть может и месяц-другой, возвратиться хотела где-нибудь в середине лета,
А, впрочем, о том я прошу вас, не говорите нигде.

И это было хоть что-то, настойчивости награда.
Но спряталось солнце, и ветер холодный раскачивал ветви цветущего сада,
И пыль поднялась, и окна сверкали своей пустотою…
И все же, когда уходил я, то мне показалось —
Рука приоткрыла чуть-чуть занавеску, и вслед мне смотрела она:
Глаза не забыли еще, любовь излучали, — насколько это
возможно через щелочку.

В погожий день как тонок горизонт,
Граничащий как с морем, так и с небом,
Живущий и любовью-небом и любовью-морем;
И как неясен он, когда садится солнце
И зоркий глаз в себя теряет веру.

«Пусть будет так, как хочешь ты чтоб было», —
Она сказала, и он сделал так.
Луна светила, и свеча светила,
Свеча светила, и луна светила,
И облака — похожи на подушки — скрывали горизонт от глаз.

И зная и не зная, что ничто не вечно,
Оплакали влюбленные давно
Потерю горькую: однажды ночью убежит она
С его же другом, в доброте сердечной
Оставив красоту свою на память, любуется пусть ею и тогда,
Когда луна на небе светит иль горит свеча,
Когда свеча горит иль светит в мир луна.

Я разорен: и на открытом со всех сторон пространстве
Свободен, словно ветер, если нужны прогнозы.
Но почему так горько мне, ведь с нею я не связан?
Мое кольцо на пальце у нее, а шею украшает
Имеющий чудесный дар нефрит. Потеряно не все,
Пока она такие знаки носит; нас не скрепляют
Ни клятвы, ни слова — одна любовь.

Быть может, якорь золотой приносит ей мученье,
Свободу женскую невольно он сковал? Желая страстно
Цепь разорвать и по теченью вниз умчаться,
Предупредит ль она, что нам грозит несчастье,
Сочащееся из уставшей веры? — поэтому ль оно лениво
И боится на головы обрушить свой топор, хотя
Живет в ладу со злым и безразличным?

И как же дальше жить? Она меня нашла,
Не я ее. Без счета расточал ей
Богатые подарки, она все заслужила.
В любви был горд я, как моя природа;
Она — таинственна, таков ее девиз. Я горе затаю,
Пока ее волненья не увижу, когда сорву ту маску,
Мишурою украшенную добродетель, что неумело так она носила.

В возлюбленные льва избрала ты —
Меня, кто радостно, судьбе идя навстречу,
Из ревности посмев жестокие деянья
Совершить, заранее предвидя результаты,
Теперь ловушку оживил своим же мясом.

Но я не променяю сердце льва
На менее свирепое другое,
Хотя схожу с ума я под луною
И над кровавыми останками рычу,
Терзая их, лишь облака закроют мне ее луну.

Признательность и благодарность презираю,
Такой товар на рынке стоит грош:
Твои нагие ноги на моих плечах дрожащих,
Твои глаза, что дарят мне любовь —
Вот без чего с рожденья жить не мог.

Потеряли женщины Самоса головы от любви ко мне:
Изводят мужей своих, хозяйство совсем забросили,
Посланья мне тайные шлют, я о том сожалею.

Я — Ивик, поэт, что славен везде журавлями,
И стройная, бледная, как луна, самианка хотела б
Моею невестою стать.

Я ж ей отвечаю холодным приветствием или
По-братски целую; она мне проклятия шлет:
Разве должное я не воздал ее жаркой груди, что миррою благоухает?

А та, горжусь которой, на меня смотреть не хочет
Уж целый год, в тщеславии своем, что не знаком с пределом,
Сердца терзает наши, как одно.

Где б ни бродил я, жар во мне пылает,
Оливы ветвями касаются и жгут,
Мерцают камни на блуждающей тропе.

Кто обвинит меня, когда один поэт я,
Никто не смеет в дар принять удел
Лишь смерти, смерти в храме Музы?

Кто обвинит меня, когда мой гибнет волос
И череп выглядит горшком, когда глаза сверкают,
Как будто молния свой распустила шлейф?