Михаил Ромм - Мастер снов

Откуда Карамазов здесь возник,

Ведь я его ещё не представлял?

Такой вот этот Саша озорник,

Явился вдруг, никто его не ждал.

Но наш герой всегда ему был рад,

Ну, Саша гостем был такого рода,

Что безнадёжно ждать его прихода,

Он сам являлся – часто невпопад.

Фамилия и имя удивят,

Поверьте, его точно звали так,

Конечно же, он был большой чудак.

И я горжусь, что был я с ним знаком

И думать хочется, что с ним дружил.

Чтобы залить заварку кипятком,

Он и ко мне порою заходил.

Любил он ошарашить завитком

Каких-нибудь внезапных сочинений, —

По этой части был он просто гений,

Когда был трезв, хотя бы и не очень.

И бущущим он не был озабочен,

И завтра не боялся отчего-то,

И пары дней нигде не проработал.

Тут сбился я, тут он мешает мне,

Тону в воспоминаниях, как в шуме,

Ведь года три прошло, как Саша умер.

Теперь мы с ним встречаемся во сне.

Я что-то расписался – вот напасть.

Разочарованные ваши вижу лица —

Пора закачивать вторую часть,

А я всё не могу остановиться.

Ну, прям ребенок, что вовсю резвится,

От мамы предвкушая нахлобучку,

Так исписал я гелиевую ручку.

Да, наши дни, поистине, чудные:

Недавно был я просто поражён,

Увидев огоньки со всех сторон

В вечернем сумраке, зелёные, любые,

Почаще жёлтые, и изредка цветные:

У каждого с собою телефон.

Ну разве не забавная вещица?

И вдруг заметил, с виду, продавщицу.

У гаража свой сотовый достав,

Она кому-то делала гав-гав.

Она рыдала, громко матерясь —

Смягчает нравы сотовая связь.

Когда я повесть эту только начал,

Хотел я отступлений избегать,

Читателя хотел привлечь иначе,

Воображенье больше развлекать.

Тогда ещё я думал про печать.

И вот недавно своему ребёнку

Сюжет попробовал пересказать

И понял вдруг, что лёд такой тут тонкий,

Что лучше льда вообще не замечать.

Иду себе по льду, забот не зная,

Ногою глупой в лужи наступая.

Ведь все исчерпаны сюжеты,

Читатели перевелись.

И все-таки, взгляни – при этом

Вновь появляются поэты,

Кипит литературы жизнь,

Повсюду жарятся сонеты,

Как шашлыки в весенний праздник

У нас в Беляевском лесу.

И я котомку принесу.

Ведь я ничем не хуже. Разве,

Пожарю только колбасу.

Я костерок свой разжигаю,

На угли дую, бересту крошу.

Одно меня, быть может, извиняет,

Пусть запах шашлыка и опьяняет,

Я всё же очень медленно пишу.

Оглянешься – двадцатый век забыт,

И будущее прямо на пороге:

Построены трактиры и дороги,

По сотовому дворник говорит.

И террорист не прошмыгнёт нигде,

Ведь камеры слежения везде.

Со всеми я покинул век двадцатый,

Оставив позади социализм;

Вошёл, как все, в эпоху суррогатов,

В Макдоналдс, Интернет и глобализм.

Поэтому засев писать старинный,

Немного стилизованный роман,

Я вместо хлеба предлагаю глину —

Разрозненные блёклые картины

И только сны. Обман, везде обман!

Сюжета здесь на самом деле нет!

Зачем читаете вы этот бред?

Представьте, если б вдруг родился Пушкин

В семье бухгалтера и инженера,

Где денег не хватает на игрушки.

И где подушка – вместо меховушки.

Он, выгнанный в свой час из пионеров,

Как двоечник, отправлен в интернат.

Вот он один, никто ему не рад.

Но это так, конечно, для примера.

Он писался и получал по роже

От пролетарских сверстников своих.

Период трудный наконец-то прожит:

И вот представьте – этот звонкий стих…

Каким он стал бы, милые друзья!

Но я не Пушкин, я – всего лишь я.

Гаснет танец стройных телекукол,

Заброшенная стройка – не пустырь.

В глубине с металлическим стуком

Воздвигается призрак-пузырь.

И навален от забора до забора

Старый мусор, безнадёжный хлам,

И смолистых костров разговоры

С хмурым воздухом пополам.

Скрип мачтовых потрепанных креплений,

На сфере мглы, обрызганной дождём,

Мы открываем внутренний объём,

Мы надеваем розовые шлемы

И втягиваемся в таинство системы.

Припомнив Галилео Галилея,

От цифр до магии пускаясь вспять,

Приятно, этой силою владея,

Дрожание на кнопках ощущать.

Но лучше, лучше, что с тобою кто-то,

От глаз влюблённых до тепла руки.

В стране, в стране беззаботной,

От которой так далеки.

Поэтому корабль – не корабль,

На восемнадцатой планете Эл

Садится наш волшебный дирижабль,

Как будто бы во Внуково он сел.

На нас из кубка медленной луны,

Что на свинцовом небе опрокинут,

Течёт флюоресцентное свеченье.

Под нами точно ветви сплетены,

Мы прыгаем на эту паутину,

Как в мох лесной, смягчающий движенья.

Лиловый ореол горит вдали,

А в вышине над ним сгустилась тьма,

Мы, помнящие облака Земли,

Мы в новый мир по веточкам пришли,

И город мы увидели с холма.

Волшебный город, город наших грёз,

На улицы свои нас принимает.

Взгляни, как он строения вознёс,

И изнутри огнями весь сверкает,

Как гранями громадного алмаза.

Во всём удобство, роскошь и простор.

Не душит шапка ядовитых газов,

И ни к чему закон и светофор.

Повсюду чистота и совершенство —

Сама осуществлённая мечта,

Паноптикум всеобщего блаженства,

Какая неземная красота!

И вдруг ты понимаешь – свет луны,

Рождает здесь искусственный источник,

А солнца нет, и это также точно,

Как то, что ты касаешься стены,

Как то, что ты без спутников остался,

И где-то там, в подвалах, в глубине

Сорвался зверь, через барьер прорвался

И движется, и ищет ход вовне.

И ты бежишь, но избегаешь капсул,

Что открывают двери, шелестя.

Вот слышишь: за спиной зубами клацнул…

Как птицы, репродукторы свистят.

Он явится на лестничном проеме,

И вспыхнет, захлебнувшись, хриплый крик.

Сон обрывается на скользком склоне

В ночной палате, в сумасшедшем доме,

И тупо смотрит, высунув язык.

И резь в глазах, как тараканий шорох,

И храп, и след бессвязных разговоров,

Дежурный свет из незакрытых створок,

Нарочно снятых навсегда дверей,

Не двинуться, и сам ты – только ворох

Бессонницей измятых простыней.

Где ферзь ползёт дорогой из квадратов,