Юрий Колкер - Клинопись. Стихи (2000-2006).

Выгоды ищут Шопены страды человечьей.

У Одиссея находчивость бьёт через край.

Горлица ноева плачет в сети птицелова.

Здравствуй, сметливое племя младое. Прощай,

Глупая доблесть, старинное честное слово.

2001

* * *

Ты останешься в одной из ниш

Ночи, гипнотическая ложь,

Истины моей не потеснишь,

Власти надо мною не возьмешь.

Ты останешься на дне морском,

Где звездою теплится Земля

И библейский ящер над песком

Ходит, плавниками шевеля.

Челюсти свои не разевай,

Ужасом проникнутая тишь,

Истиной себя не называй,

Не сожрешь меня, не обольстишь!

20 января 2005

* * *

Памяти А. А. Костиной

Биологическая жизнь завершена...

Скажи, куда теперь отправилась она,

Старуха властная, что дочь твою растила,

И не прибавилось ли на небе светила?

Немногих я любил сильнее, чем ее.

Чудовищный вертеп, советское жилье

Своим присутствием она согреть умела —

И вот преставилась, умолкла, отлетела.

Слова покинули ее в предсмертный час.

Кивала нам, звала, не отрывала глаз,

Худая, страшная, всё вглядывалась в лица,

Последним ужасом пытаясь поделиться.

Не знаю, отчего всё валится из рук.

Не мать, казалось бы, не самый близкий друг,

Не часто, помнится, мы с ней и говорили —

А горько, будто вдруг в чулане затворили.

Проста была, строга. Наук не превзошла.

Носки вязала мне. Ватрушки нам пекла.

Любила, редкостная, зятя-белоручку,

Стирала, штопала и вырастила внучку.

Над речкой Плюсою чухонский есть лесок

С поляной ягодной. По ней, наискосок,

Гляжу, идут вдвоем, нагнутся то и дело,

И старшая чудесно так помолодела...

26 декабря 1999

Как ты, Мария? По-прежнему ль смерть ненавидишь

Или она научила себя полюбить?

Что с языком? Пригодился арабский иль идиш?

Нужно ль Икбала и Галкина переводить?

Главное: что ностальгия? На родину — тянет?

Смерть ведь сродни эмиграции, только страшней.

Всё ли отъезды друзей, как предательства, ранят?

Как там с Россией? Хоть кто-нибудь слышал о ней?

Милая невозвращенка! Что жизнь — неудача, —

Старая новость. Кому же она удалась?

Веймарцу разве... А нас прочитают, не плача,

Каждый — в себе, над собою наплакавшись всласть.

17 октября 2000

Из любого билета счастливый он сделать умел,

В интегралах насвистывал, словно ходил по канату,

Был в студенчестве робок и тих, только разумом смел,

Докторскую шутя защитил и уехал в Канаду.

Что с ним дальше случилось, не знаю. Подруга одна,

Говоря о другом, мимоходом напомнила имя.

Я увидел Онтарио. Влаги сплошная стена

Поднялась за окном, с валким сейнером в дымке предзимья.

Нехитро и домыслить: женился, детей народил

Даровитых и вдумчивых, склонных к успеху и славе,

Стал профессором по теплотехнике, коттедж купил

В Монреале приветливом, в гостеприимной Оттаве.

А кому помешала в пути беспредметная грусть,

Клены в политехническом да ленинградские реки,

Те — по-своему счастливы. (Имя канадца, стыжусь,

Ускользнуло из памяти вновь, и теперь уж навеки.)

Есть китайцы меж тех, кто от Пушкина род свой ведет —

Не занятно ли? Есть аргентинцы, британцы, армяне.

Генофонд растекается вширь. Человеческий род

Всходит мерно, как сдоба, и тает в озерном тумане.

16 ноября 2000

* * *

Деревья форм своих не сознают,

Пространства свойств, незрячие, не знают,

Не видят, как хорош ажурный лист,

В прожилках, ими вызванный из мрака

Земли... И мрак невнятен им, а свет

Они воспринимают осязаньем,

Как ласку божества, его улыбку,

Но — внепространственную, как они.

Вот клен шумит под ветром, свеж и влажен.

Спроси его о месте, где он вырос,

И он ответит шорохом листвы

Недоуменно-мудром: я — нигде.

Душа в геометрическую точку

Не так же ли вмещается? — но мощно

Фрактальные развертывает формы

В пространстве смежном, разуму незримом...

Взгляни: вот мысль, согретая любовью,

Благоуханный, трепетный цветок,

Перед которым роза — праздник плоти...

Но некуда взглянуть. Опущен полог.

Душа и знает, что она жива,

А форм своих почувствовать не может,

И если спросишь: велика ли ты? —

Ответит горделиво: необъятна.

Но дух

И сам незряч. Уж он-то всякой формы

Лишен, в пространстве бесконечномерном.

Ни гауссовым колоколом вечным

В саду алгебраическом, ни кварком,

С которым наши мудрецы на ты,

Не связан, — потому и наслажденья

Не ведает — ни горечи, ни злобы,

Ни аромата нежного цветка,

Ни малодушья, ни великодушья...

2000

* * *

Художник ткет Психее тончайшие одежды,

Внушая человеку восторги и надежды.

Ученый с тайн природы срывает покрывало,

О бедном человеке не думая нимало.

Художник облачает, ученый обнажает,

А трепетный ценитель обоих ублажает.

20 февраля 2001

* * *

Кольцо, за ним крыльцо. Не шелест крыл —

Руке опора прочная перил.

На воздух можно тело положить.

Спины не разгибая, можно жить.

Земля и небо в родственной борьбе

Разыгрывают действо о тебе.

Рачителен дряхлеющий полет.

Скупец из чаши капли не прольет.

2001

* * *

Для чего, человечество,

Твой неистовый рост?

(1960)

Теперь-то я знаю. Не вычитал, сам догадался.

Без штудий Тейяра нехитрую мудрость постиг.

Недаром, недаром я в этой пустыне скитался.

Не нужно наставников мне, провожатых и книг.

Не хочет, не может сосна оставаться сосною.

Сосне обоняние грезится, зренье и слух.

Она их в потомстве предчувствует ранней весною,

Изводится дивным родством, осеняющем двух.

И ты, человек, — только новому виду подножье.

Пространство тебя, не заметив, проглотит живьем.

Лишь Бог, хоть и нет его больше, — подобие божье,

Собой упоенное в страшном развитьи своем.

22-27 октября 2000

Мог ли я думать, что в Лондоне весть эту встречу?

Значит, мальчишкой ты дивный твой замок воздвиг!

Юноша-воин, прости! Запоздалою речью

Славит тебя никудышный седой ученик.

В лучшие дни энтропийным твоим логарифмом

Я осенялся. Прощай, чародей-нелюдим!

Много твой гений способствовал варварским рифмам

В дальнем краю, где особенно был ты любим.

Старому свету нести его старую ношу.

Здесь атмосфера густа, кладовая полна.

Я потому уж в Америку камня не брошу,

Что пред тобой распахнула пространства она.

Формула — вот панацея. В ней мысль оседает,

Звездное небо вмещает она и алмаз.

Мы без нее полузвери. Живое страдает.