Борис Михин - Отражения в отражении

Парфюм неплох. И в грохоте диффузора
в мозг влилась мысль: а прав в любви был Зюскинд.
И в нефранцузском ресторане музыка
становится чудовищно французской.

Обыкновенные танцуют ненормальные…
Прекрасно?
Да, конечно же – ага. Но
поэзия, выходит, – гормональная,
а в эволюции предел – прицел нагана.

Безусловно красива, причём
громкий стук каблуков,
стиль,
одежда
напрягают мужчин и надежду…
Но ведь нужно и что-то ещё.

Просканировав бёдрами зал,
непременно в углах встретит жертву,
попытается вынуть в нём стержень…
для чего?
Для себя.
Не из-за.

Если женщина не влюблена,
то и замужем в ней включен поиск.
Отчего я с такими спокоен,
будто с трупами – глубина?

Бабье лето – эвфемизм для
грустной правды: «бабья осень».
Взгляд уже чуть-чуть завистлив,
взгляд, которым что-то просят.
Как всегда, сама не знает,
что.
Тепло – почти привычка.
«Поздно» – штука очень злая,
прочерк превращает в вычерк.

Город тот же, лица те же…
только лица…
капли-стразы…
Но как будто вынут стержень.
Бабья осень – это сразу.

– Хочу себе тату в шикарном месте.
(У дам таких полно. Ну, в смысле, мест.)
А как быть, если рожей – тестомес,
и прочее сопутствует окрест.
Ну, в смысле, красота и я – не вместе.
Бог выпил тост за фейс мой в «one» присест.

Спасёт меня тату, раз рожей можно
пугать статуи. Статус прочих рож
ну, типа, будет уж не так хорош, —
убудет. А с тату лезть на рожон
и с тупизной моей неосторожно
мне можно.
Типа, щас куплю пирожн,

и пива с парой мощных чебуреков —
культурно выпить с тёлкою у рек.
Блин, у реки и с тёлками, – абрек!
(Изношен мозг мой в толстой кожуре,
а дредды из него (я обкумекал)
ползут наружу, будто, блин, пюре.)

Влеплю тату, и пальцами с перстнями
я шшупать буду девок у плетня.
Интеллигентская их визготня
мне прёт – что есть, то не отнять.
Ишшо разбогатею, значить, днями
(мобилу отработал, – в лом поднять).

…………………………….

…………………………….

Здесь можно слить ещё три тонны бреда,
как воду в унитаз, как грязь.
Не вредно,
но чувство, будто друга детства предал.

Подобные стишки – над чем победа?

Он кофе называл на «вы»,
крестился, видя электричку,
чай обожал «внаклад» с брусничным,
волной теорий волновых
распространялся по земле,
как саранча, не огибая… —
мужик (объект ста тысяч баек)
работать начал в восемь лет.

Новейший офисный планктон,
костюмчато крича «спасите»,
бежал гусей…

Не победитель
кто слаще жил, – терпимей кто.

Смешон не тот, кто выдернут
огромной жизнью в непривычность,
а предпочетший грязь зерну,
но кукарекающий зычно.

«Неудобно уместивши
зад на жёсткой табуретке,
буду рассуждать о важном
(ведь на мягком – бесполезно;-)),
и квадрат четверостиший
мне послужит трафаретом.
Снег.
Формат оконный, влажный,
как кровавый рез, болезнен.

Буду.
Чуточку напыжусь,
дабы лучше получилось,
ведь о важном – не о чём-то —
обобщать сейчас придётся!
Брызжут глупости бесстыже.
Надо хлопнуть рюмку «Чивас»…
Лучше – три, а то никчёмны
мысли. Рифма-дрянь крадётся.

Что ж такое?! Видно мало…»

Опустело по бутылкам…
Спит, намучившись, философ
непосредственно в тетрадке.

Нас таких в стране навалом,
неспособных промурлыкать,
акромя как тост за «-лося»,
ничего.
В чём дело, братка?

Когда я вырасту большим,
состарившись лет в сорок,
никто не запретит мне жить
без супа и пятёрок.

И не заставят вслух любить
сентябрь, школу, осень.
Я насмотрюсь фильм «до» про «би»
и брошу пылесосить.

Назавожу штук семь котов,
сношу носки до дырок,
и, не оденувши пальтов,
пойду как растопырок.

Не понимают старики
их прелести и стиля.
Стареть не запретить, прикинь!
Взрослеть бы запретили…

Деду много —
сышдесят.
Обожаю деда,
пусть безногий.
Мама вся
с ним смеёт по средам.
Дед великий —
воевал.
Правда, я в войнушку
лихо
перевоевал
деда новой пушкой.
В гараже е-го
«космич»,
зубы спят в стакане,
смятой шеей
в цвет кирпич
колется, не раня.
Что такое —
слово «пра-»,
я пока не знаю.
Знает вдвое
старший брат,
но не скажет – занят.
У него де-ла
с отцом:
третий класс, уроки.
Где-то годик
с «молодцом»
мне до школы. Плохо.
Прошлой пятницей
в четверг
дед назвал лахудрой
тётю-«пядь»,
костыль взяв вверх,
сильный он и мудрый.
Почему-то
у среды
деда вдруг не стало.
И к нему нас,
молодых,
завтра не пускали.
Ничего. Я
подрасту
быстро до обеда,
и героеву
звезду
попрошу у деда.

Вот дом, который построил Бог.
А вот человечек, который родился в доме, который
построил Бог.
А вот и темница, в которой, родившись, живёт человечек,
в доме, который построил Бог.
И рядом соседи, которым не светит, ни взрослым, ни детям,
проникнуть в темницы, где ведь угораздило же народиться
любых человечков, в доме, который построил Бог.
Вот смерть, что ворует частенько соседей, которым
«не светит», и всех человечков, которым от этого вовсе
не легче, в доме, который построил Бог.
Вот Смысл и таблица сигналов, которая по коридорам
хранится, – к соседям стучаться, которым не «спится»
в доме, который построил Бог…
……………………………………………………………………
А дом на ладони сидящего в доме,
лежащего в доме,
живущего в доме,
жующего в доме,
не спящего в доме
стоящего в доме.