Борис Михин - Отражения в отражении

Параллельных миров предостаточно,
и границы к ним преодолимые.
Даже старенькая фотокарточка —
дверь в возможное.
Скрип мандолиновый
раздаётся при каждом открытии
щели в прошлое (или – в соседнее?..).
Вам жизнь нравится? Так не смотрите в них!
Но соблазн, будто бомба кассетная,
поражает огромные площади
настоящего (не состоящего
так и так из «чего бы попроще бы»).
Но и «там» снова мы.
Как пыль в ящиках.

Параллельность есть факт.
Не препятствуя
непрерывному перемещению,
режут стрелки года на запястье. А
мы всё ищем возможность прощения.

Где-то есть жизнь другая.
И хочется,
не меняя свою, поучаствовать.
Только вот и вопрос с многоточием:
разве жизнь – не шаг между пространствами?..

У двери имеются два направления.
Но чтобы понять смысл обоих,
не в каждую стоит лезть по объявлению.
Там дело – не в цвете обоев.

Ведь если вошёл, то уже поздно рыпаться, —
у комнат со свойствами тюрем
на ужины по четвергам белорыбица,
разваренная жидко в тюрю.

А впрочем, не стоит особо рассчитывать
на воздух свобод в коридорах.
Бывает, что в них тишина нарочитая.
Пусть в строчках, пусть сам с собой, – спорю

о типах решёток, бродя по величию
сверхклетки по имени «город».
Родившись, вошли. Вроде бы, мы – различные,
да выход один. Скрип запора.

Люблю хрустнуть льдом, надавив каблуками на
застывшие скользкие пятна
воды в состоянии около-каменном.
Крушить камень смыслов приятно:

У двери имеются два направления…
всё верно. Однако не точно.
Ведь есть одноразовые – в избавление,
чтоб хлопнуть. При входе. Височной.

Хрустело под шипами Ленинградки
потерянное кем-то настроение,
как лейтенантик новенькой парадкой,
как материнством – голоса беременных;
сугробища – больные сумоисты
худели на глазах в изнеможении,
весна застряла в пробке и неистово
сигналила, рожая март божественный;
смеялось солнце пятистопным ямбом,
а я не успевал за ним записывать,
поскольку раздвигалась грудь баяном
и бодро пухли рифмы кашей рисовой…
День был хорош!
И в прошлое с разгона
он врезался…

В такой же, как сегодняшний,
но – нынче – растянулись анакондой
года….
да помер март без скорой помощи.

Валило белым нынче очень густо,
(новорождался снег горизонтально).
Я ехал сонный, городом не узнан.
В такое время хорошо, но грустно.
Средь сюрреалистических проталин

от реагентов топали блаженно
по тропкам люди с каплями на лицах,
похожими на слёзы поражений
и слёзы радости, когда кого-то женят.
С медалями «За зиму» на петлицах.

Штрих чёрных веток в белом, словно ретушь,
давал картине воздух и объёмы.
Так вот где веришь в сказку! Но не встретишь…
Прекрасным трудностям – спасибо, нет уж,
мы и без вас за жизнь всё время бьёмся.

М-да. Как-то так. Однако кто бы слушал?
(Бедна аудитория стенаний.)
Нарушив всё, что можно, будто в душу,
влезаю в пробку. В мир не самый лучший,
но хоть красивый.
Если за стенами.

Давай-ка вспомним, что мы будем делать завтра:
по пятницам толкаться в жутких пробках в об —
ласть;
по августам в традиции рыбалка воблы;
по сумме будет смерть.
И это ли не доблесть —
знать и плевать на то, что там задумал Автор?!

Давай забудем завтра.
Зачерпнём напёрстком жизнь.
Пригорюнившись, напьёмся драбаданно
да расшугаем стаи мыслей из берданки
по-русски лихо до тоски….
Природы данность:
в России символичны перекрёстки.

Давай не вспомним, что мы упустили в прошлом,
как наугад не раз куда-то повернули…
Ведь ну не помним же мы, кто такой Бернулли!
Давай-ка скрутим памяти в кармане дулю.

Жизнь – пуля.
Пробки, смерть, рыбалка – формы пошлин.

Жестокий в марте снегопад
и грустный
весну старался закопать,
как совесть – Заратустра.

Взбешённый снег на этот раз
похож на герпес
и грязь литературных фраз
свирепых.

Ему я сдамся навсегда —
на вечер
(ведь неприятных покидать
обычно легче).

Привычно трудности бегут
навстречу.
Жизнь вся на дальнем берегу,
а между – трещина.

А здесь завьюжило.
Как знать,
надолго ль
морозами полна казна?
Бульвар.
Снег.
Гоголь.

Поспешно Порше-свет-Кайен
подрезал
произведённую за йены
машину дерзко:
торопится стать пустотой
девица.
Не то, чтобы дивлюсь не той, —
на что дивиться?

Здесь примечательно совсем
иное:
во всём, везде, и вот – в весне
обычно ноют,
но рвутся…
чтобы опоздать.
Вот где истоки
того, что гаснет и звезда.
Жестоко.

Настолько унылую осень
встречаю впервые:
насквозь пропиталась никчемностью
тусклая местность.
Уже ни о чём здесь не просят,
но радость всю вынут.
В холодном увял до плачевного
город-кромешность.
На улицах даже у кошек
глаза, словно лужи.
Присутствует тонкое горе,
что я уезжаю,
не сделав октябрь роскошным
для тех, кто мне нужен.
Всему здесь одна аллегория —
жалость.

Что ёкает в груди? Боль, страх.
Их помесь многим жизнь ломает
(ублюдочная пара злая).
Передо мной страсть автострад:

что ёкает в груди? Восторг…
Перелистнув жизнь, уезжаю.
И – навсегда.
Так где же жалость?
Нет…
Город сам меня отторг.

Туманы под Владимиром,
предутренне стоячие,
с луною умирающей
болтали: «Не пора ещё
вам в ящик?» На горячее —
рассвет в пути. Идиллия!

В окошке навигатора
романтик-информация
отсутствует. Поэтому
работаю поэтом. У
меня путь рифмой бряцает
как трактор. Тень рогатая