Андрей Драгунов - Между вещью и пылью

Последние несколько лет, выходя из дома,
ключ оставляю, чтоб ничего не случилось,
в почтовом ящике. Чтоб, ежели что – знакомым
попасть в квартиру, в которую дверь закрылась.
Хотя, и это, конечно, увы, не выход
из положения – лучше бы просто кто-то
был всегда рядом – я про такое слышал,
и для кого-то это совсем не работа.
В последнее время – страшно звучит, как будто
бы на прощанье, и ничего не стоит
смазать картину, что пялится ежеминутно
через закрытую дверь, точно тьма Господня…

До сих пор, заходя в кафе, вспоминаю город,
где мы расстались, в таком же кафе, как это,
где я сейчас. Был мир пополам распорот,
как серпом по горлу. В пепельнице сигарета
догорает быстрей, чем можно себе представить
или помыслить даже… В сухом остатке
уже не мысли о той, что тогда оставил,
а только слова по факту последней схватки.
Я сижу на стуле – мне некуда больше ехать
или скакать галопом в бескрайнем поле —
один на один с докуренной сигаретой
помышляю только – возможно – о лучшей доле.

Зачерпнёшь воды руками, чтобы напиться —
остаётся лишь ил в ладонях, песок на пальцах…
Стоило жить так долго, чтоб убедиться
в том, что куда ни странствуй – одни скитальцы?
Т. е. не те, кого приглашают в гости —
чаю попить, в карты сыграть партейку.
И если выйдет свидание – точно спросят:
«Как не остаться голодным на три копейки?»
Т. е. буквально – как жить без икры на завтрак,
без мармелада к чаю, без свежих булок,
что приготовил повар, и если правда —
без привезённых вечером, дынь от турок.
Время, увы, не всё приправляет с тыла.
Правда куда проворней воды из крана,
что вытекает струйкой, но вечно – мимо,
и исчезает быстро, как тень с экрана.

Окаменевшее время в фонтане зимой —
что может быть лучше? Вода не успела оттаять
в последнюю оттепель, став навсегда неживой,
т. е. бессмертной, как некогда слово, как память,
что потеряли значение, став не у дел —
то ли погода такая, а то ли везенье.
Голубь замёрзшую воду клюёт, как хотел,
не обращая внимание на потепленье.

Мы прожили с тобою целый год.
Он не из лучших, может быть, но всё же —
уже история, что тянется вперёд,
а не наоборот – и тем дороже.
У нас в квартире книги и цветы —
они повсюду – на полу, на полках,
среди других вещей, в которых ты
порой не сыщешь, как в стогу иголку,
знакомого предмета, как в воде
не видно камня, брошенного раньше.
Но это лучше, чем вообще – нигде.
Без продолжения и без того, что дальше…
Мы это время прожили с тобой
и, кажется, теперь, когда ты рядом —
осталось в прошлом то, что за волной
катилось к берегу, не требуя награду
и даже похвалу, сметая всё.
Мы пережили странные сомненья
по поводу и без… теперь своё
определив в пейзаже положенье.

Всю ночь переживал за чью-то жизнь,
что мне приснилась. Бабочка на лампе
хлопочет за свою, куда-то ввысь
не собираясь, оставаясь как бы
в земных пределах, т. е. под замком
в моей квартире с лампочкой в обнимку,
что где-то там, под белым потолком
висит, напоминая паутинку
почти живую… Тонкой ниткой свет
терзает зрение вольфрамовым свеченьем —
и если есть на вымысел ответ,
то в этом, может быть, моё спасенье
от утром вдруг нахлынувшей тоски,
как некой шутки из ночных кошмаров —
не чтобы напугать – так, сжав виски,
заставить переждать в углу дивана —
и ночь, и боль, и свет под потолком,
и даже то, что бабочка хлопочет
у лампочки, оставив на потом
и страх, и боль, что были этой ночью.

…ты замолкаешь, чтобы не сорваться
на слабый крик или на громкий шёпот,
в кафе, на станции, откуда не добраться
в такое время. На перроне топот
переезжающих в другое время года,
от этих мест подальше – или глубже.
Наличие билета – суть исхода
со станции – корабликом по луже,
ни утонуть в которой, ни уехать
куда-нибудь – кафе не отпускает
при расставании… Банальная помеха —
наличие любви – и каждый знает
из отъезжающих, что это неизменно
теперь уже, когда спустя полжизни —
единственная в жизни перемена —
прощание в кафе. И поезд дышит
почти что в спину, в рельсах застревая,
как в той же луже, что уже просохла.
И никого от края и до края.
И станция как будто бы оглохла.

Если зеркало мне не врёт,
то со смертью не всё проходит.
Завершив неземной полёт,
крылья сушатся в огороде,
точно простыни на ветру
после жаркой любовной ночи.
Даже если я и умру —
жизнь не кончится между прочим,
свой воскресный свершив полёт,
как перо по листу бумаги,
в облаках, где гроза растёт,
заполняясь, как брагой фляги,
электричеством и дождём,
свежим ветром, слезой младенца,
перепуганного огнём —
никуда от огня не деться…
как не выжить в кромешной тьме.
Видно, всё-таки, прав Проперций:
ничего не кончается, нет,
там где слово застряло в сердце.

Река опять замёрзла, как постель —
от одиночества. Стекольщик был не пьяный —
на совесть застеклил её. Теперь
она, как я в глухом углу дивана,
под матовым стеклом – в своём углу,
что, может быть, не лучше и не хуже
других таких же, но не по нутру
такое сочетание, к тому же,
замёрз пейзаж по берегам реки,
не сохранив былого украшенья.
И облака, что были так близки
порой – не поспешают с возвращеньем
и где-то прячутся, чтоб тоже не уснуть
в каком-нибудь углу, за пыльной шторой,
тем самым завершив небесный путь —
земною жизнью, в закромах которой —
уже достаточно. И не перечерпать
ладонями застывшую водицу,
как не согреть остывшую кровать —
после любви, что продолжает сниться.