Андрей Драгунов - Подробности

Теперь, когда уже не помню сны,
и память чаще не спешит вернуться —
гляжу в окно, считая до весны
оставшиеся дни, когда проснуться…
И, может быть, тогда среди ветвей,
засиженных воронами, увижу,
что вымысел не больше, но длинней
самой зимы с её прокисшей жижей
из снега и бензина. Натекло
за месяцы, как ни сказать – за годы
переживаний. Многим повезло —
скончаться раньше – от того свобода
перемещения в означенных местах —
не более, чем дополненье к жизни
домашних дел… Один герой из ста
способен, как Икар, забраться выше
назначенных пределов, но и он
лишь жертва обстоятельств и погоды —
не для полётов, видимо, сезон
тогда случился – потому расходы
заранее заложены в казну…
Какая-то нелепая потеря —
зима на юге – впрочем, новизну
в пейзаж привносят вьюги и метели.

К третьему января оживают уже вокзалы.
Электрички развозят близких, родных, знакомых
по адресам. Пустые два дня кинозалы
принимают любителей корма и Coca-Col`ы.
На остановках опять оживленье и слякоть.
Стоптанный снег тянет опять резину
зимних ботинок, что без того в заплатах
и едва ли помнят тишь и покой магазина.
Снова недельный отпуск назло соседкам,
что норовят без спроса в почтовый ящик
сунуть свой нос, откуда в конце недели
пропадают письма и почта о днях вчерашних —
оттого-то и память теряется где-то в числах,
как слова в чернилах, что высыхают раньше
скомканной памяти – в вечной заботе о смысле
переживаний – отсюда немного фальши
в этих сомнениях. Свет теребит сетчатку.
Вспышки гирлянд утомляют своим свеченьем.
Гражданин, замёрзнув, тычет рукой в перчатку,
согреваясь уже только одним движеньем.
В памяти снова всплывают слова с экрана
о хорошей жизни, что, как бы между прочим,
скоро наступит, но, видимо, слишком рано
в первые числа года о том пророчить…
как на кофейной гуще похмельным утром,
чтобы чего ни вышло. Смешно и странно
наблюдать, как люди глядятся ежеминутно
в стекло витрины, напоминая уже барана…
И автобус увозит очередных уставших
от безделья, праздника, мыслей о лучшей доле…
Кто-то уснул, согревшись, к стеклу припавши,
оборвав все мысли о прошлом на полуслове.
На последней букве. Погода глядит на север,
где видней чернила на белом. Ветвистый остов
новогодней ёлки сгорает к концу недели
под восторженный крик хмельных от огня подростков.

Из книг сооруженный остров торчит в углу,
напоминая лишь о днях минувших,
когда сидели молча на полу,
без стульев, так, вдруг за полночь проснувшись.
Когда мы «куковали» до утра
в сомненьи, «быть или не быть» нам вместе,
когда, уже проснувшись, детвора
соседская кричала об отъезде
на дачу, где и лес, и косогор,
и прочие излишества природы —
при взгляде на чернеющий забор
в конце дворе… О, торжество свободы! —
когда ещё не стар и пережить
способен всё, казалось бы – но книги
торчат в углу. И некого винить,
что в памяти осталось только имя.

Глаз принимает облако за дым,
но не от корабля – морозным утром
топилась печь, дыханием своим
напоминая облако, но смутно —
лишь очертанием. Но облака черты
не так расплывчаты, как кажется в начале,
когда ещё не отличаешь дым
от облака, как лодку на причале —
от корабля на горизонте, где
маячит облако. И дым от сигареты
на берегу, приклеенный к трубе,
срывается одним порывом ветра
в другую сторону от облака – к воде,
где только отражение всевластно,
сопротивляясь только лишь волне,
что к облакам и дыму – безучастна
и продлевает их короткий век
своим присутствием, как не сказать – вниманьем
к означенным предметам, чей успех
определим у зрителей названьем
и местоположением того,
что называют облаком и дымом,
распластанным в пейзаже, где окно
определяет данную картину.

На клумбе снег. Начало января.
Последний раз такое видел в фильме
ещё советском, где не говорят,
а что-то шепчут главной героине,
одетой в чёрное, а, впрочем, не понять
по чёрно-белым кадрам цвет одежды,
но у фантазии работы не отнять
и вымысел у зрителя, как прежде,
додумает картину. Белый цвет
всё уравняет. Всех, на самом деле.
До времени состарившись, букет
на клумбе расцветёт опять в апреле.
Но нынче снег и на исходе дня
уже не видно ни земли, ни неба.
И среди снега свет от фонаря,
как бледная луна после обеда,
когда не видно вовсе ничего
из-за снежинок, будто из-за шторы,
когда луна печальное пятно —
единственный предмет для разговора…

В комнате тихо, темно – не включен свет —
неба достаточно в форточку, сквозь занавеску.
Через стекло процеженный – в чём секрет —
он занимает в доме любое место,
где по углам, не дальше длины руки,
прячутся тени, пережидая вечность
в этом пространстве, как на краю реки,
чтобы не сгинуть раньше, чем будет встреча
с оригиналом, чтобы в последний раз
сверить по памяти – как там оно случилось,
перевести в чернила простой рассказ —
так, для истории… и чистым листам на милость.
В комнате тихо. Слышно, как тает снег —
в мёрзлом пейзаже это почти спасенье.
Смяв под собой пространство минувших лет,
только вода способна на отпущенье
старых грехов… Зима на исходе дня —
всё, что осталось – это считать убытки
от преждевременной оттепели января
и продавать прохожим ещё открытки
с видами зимнего города, что теперь —
только история и не найти сравненье
с оригиналом, прибавив к числу потерь
«мокрую коновязь пристани» и везенье.

Дворник чистит асфальт, замурованный намертво в лёд,
расчищая дорожки вдоль дома, от края до края.
Ко всему добавляется смешанный с грязью помёт,
что оставила после себя голубиная стая —
в назиданье потомкам, должно быть, и этим местам,
что совсем непригодны для жизни, как это ни странно —
сколько времени город стоит, что, наверное, устал.
И устало глядит на ворота с упорством барана.
Дворник мусор сгребает, оставшийся с ночи вокруг —
«в Рождество все немного волхвы» и несут кто что может.
Только вот ожидаемый долгие месяцы друг
невозможен у ёлки с дарами, увы, невозможен.
Он, конечно, вернётся когда-нибудь в эти места.
С голубиною почтой, возможно, иль просто приедет
на каком-нибудь поезде, если найдутся места
и окажутся не душегубами рядом соседи.
Но покуда сметается всё, что смогли принести.
Дворник чистит асфальт, согреваясь лопатой и матом.
И негромкою просьбой кого-то от смерти спасти.
Вариантов немного и выбор, увы, небогатый.
И уже рассветает, и смятые за ночь черты
появляются в окнах, в уме проверяя потери
за прошедшую ночь. Одиноко глядит с высоты
та одна, что в исход положительный верит.