Андрей Драгунов - посёлок. будничные стихи

Как из мешка, из кармана высыпается медь
на мостовую, булыжники теребя,
шлифуя грани, которым долго ещё терпеть
все наши пальцы, то есть – тебя, меня…
ещё кого-то, кто был здесь назначен жить —
в этом пространстве, кто был здесь поименован,
чтобы быть различимым, с возможностью отличить
от кого-то другого, кто назван был по-другому —
не как другие, кто был здесь ещё вчера,
но куда-то – скоро – отправился нынче утром —
со всеми пожитками, как будто бы навсегда…
В полной уверенности, что скоро его забудут,
а если и вспомнят, то только случайно – раз —
при оформлении какого-нибудь завещанья,
где всё на продажу, то есть – уже – напоказ —
плюс-минус проценты за выслугу и страданья —
оптом – во всех подробностях – каждый миг —
из незабытого. Память блажит с устатку,
комкая гласными членораздельный крик,
чтобы ни звука больше – в сухом остатке…
и никаких волнений, тем паче – слёз.
Выглянешь утром в форточку – жди несчастья,
как пятачок – за ножик – почти всерьёз,
чтобы не быть убитым соседкой Настей
или Варварой – за рубль с мелочью – на пропой…
Дедушка, дедушка, где у тебя заначка?..
Вон, сундучок с припасами, но… пустой…
Мелочь на камушки… сдача!.. никак иначе.

Мне – как будто бы – слово. Я – как будто бы – без языка.
Только пальцы ещё понимают чернила и ручку,
и бумагу, что точно жена – хороша и близка,
и почти безотказна, как стих – к юбилею – на случай…
и почти говорю – только шёпотом. Вялый язык
застревает в зубах, пропуская сквозь них междометья,
как какую-то ересь, к которой за годы привык…
и, как будто бы, даже, уже – ни за что не в ответе…
но чернеет стекло – отражение меркнет совсем,
как, как будто – не зеркало – так – бесполезный осколок,
приспособленный только для украшения стен —
закрывает дыру на обоях, как какой-нибудь войлок.
…и морозом немеют слова, речь сосулькой висит
на остывших губах, преждевременно сдавшись морозу —
будто в плен или рабство… и там сиротливо звучит,
но не слышно почти… и, как будто, уже – не серьёзно.

Ничего нет слаще – раскуренной вечером трубки —
под стакан хорошего старого конька,
когда день уже прожит и кончились злые шутки
пьяных соседей… и спит подо льдом река.
И почти не видно в окне, в темноте деревьев —
только кое-где – на ощупь почти – из мрака
выступают ветки, которые, если верить
биологии – точно знают как жить без страха,
то есть, без предрассудков… Без вымысла и надежды
на что-то большее, чем сгинуть в аллеях парка,
где почти бессмысленно, не так, как бывало прежде —
существование, тем более, что – не жарко
в это время года и… выглядит всё уныло,
и холодный воздух просачивается сквозь раму,
сквозь зашторенный сумрак – туда, где уже остыло
происходящее, не освещённое лампой…
но дымок клубится – раскуренной тёплой трубки,
завиваясь кружевом в тусклом пространстве дома,
где уже не слышны – ни разговоры, ни шутки…
и не шелохнётся на окне зелёная штора.
И портреты близких – только – свидетели жизни —
тоже молча, как будто бы не отсюда,
что вполне естественно, наверно, в каком-то смысле,
ибо, только в детстве веришь в возможность чуда.

Каждое утро, просачиваясь сквозь толпу,
мужчина в зелёном пальто ходил на работу,
по пути изучал витрины, то есть, ту пустоту,
из-за которой – чаще никто, чем кто-то.
Даже ничто. Невидимо сквозь стекло.
С той стороны, откуда – слова и лица…
и другие предметы, которые нанесло,
как песок на берег, собранный по крупицам
с целого света… и это не в первый раз…
И мужчина в зелёном пальто каждый день сначала
всё начинает, как будто бы здесь и сейчас
всё и закончится – медленно и печально…
Каждый день – на работу – теряясь в глухой толпе,
распознавая только чернила стёкол,
мужчина в зелёном пальто с холщёвой сумкой в руке —
почти не заметен, как – уже – тень кого-то.

…на девятый день, рано утром – вдруг – оживает штора.
В коридоре пахнет пылью, соседской собакой и перегаром —
тоже соседским. Срубленной веткой еловой…
а ещё – горсткой пепла, как будто бы… после пожара.
Пахнет кислыми щами, ещё – колбасой и водкой…
Жизнь продолжается, как ни в чём ни бывало.
За столом всё те же, включая приезжую тётку,
которая до этого – ни разу не приезжала.
Не писала открытки к майским и к Новому году —
теперь сподобилась – благо, нашёлся повод…
и, как будто бы, всё выглядит по-другому,
и, как будто бы, мы всегда были с ней знакомы.
От неё пахнет поездом, курицей и туалетом,
«Красной Москвой» и чем-то приторно сладким —
если б не поезд – подумал бы про конфеты…
и у неё диабет, поэтому с сахаром – всё в порядке,
как со взвешенной пылью в воздухе, от которой пепел —
на книгах и мебели, на всём, что способно помнить
происходящее, то есть – всё зло на свете —
за все девять дней, которые, аккурат – сегодня…
и теперь, наверно, вместе с ожившей шторой —
на всю оставшуюся – с плачем и криками – Горько!.. —
по любому поводу, даже, в честь именин, которой
девять дней сегодня… и выплачена неустойка
за просроченный вексель, выданный при рожденье…
Слишком долго жизнь ей казалась – почти что Раем…
и теперь – вычитанием и иногда деленьем
обозначается всё, что, увы, за краем,
за колючей проволокой памяти, за сплошным забором,
откуда – ни то, что выйти – послать известие —
проблематично… Оригинал с повтором —
во все подробностях – рядом, то есть, на месте…
и теперь, как будто бы, даже, глядит с укором
за селёдочный борщ, за то, что – уже – не вспомнить…
за то, что слишком быстро – за разговором —
промелькнули дни… и уже – девятый – сегодня.

Подъезд. Чугунная ограда
ступеней. Чей-то белый след —
чуть впереди, как будто рядом,
но никого чуть выше нет —
лишь еле уловимый запах
духов – цветочный аромат —
среди зимы… О, как внезапно!..
Как неожиданно! Стократ
жалею, что я не увидел…
и след совсем уже исчез
на дне зимы… Чугунных линий
остался только – вечный срез.