Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

И так уходит всё.

Только сумерки глухие.
Только яркий лист кленовый.
Только ветер, как безумный,
Продолжает бушевать.
Он громадными шагами
Мерит площадь бестолково
И вихляющей походкой
Возвращается опять.

На скамеечке уютной,
Как предмет его терзаний,
Как дыра из подземелья
Светит белое лицо.

Все, что было, утонуло
В этой тьме, без притязаний
На свидание в дальнейшем.

Как маяк в пустынном море
Светит белое лицо.

Фразы в форточку – капелью.
Плачущий январь.
Стекла, яблони вспотели,
Размывая гарь.
Мокнет рыхлая известка
В бочке под окном,
Плотский шепот перекрестка
Соблазняет дом.
Город с хрустом расправляет
Плечи чердаков.
Тает, тает, рано тает.
Хлоп – и был таков.
Был таков и не был стылый
И осел сугроб.
Ветер с черноморским пылом
Прошибает лоб…

Винтовка – упрек гуманисту,
Который, поверив, погиб.
Который поверил, что выстрел
Не менее чем перегиб.

Гуманность сродни аскетизму
И самообману сродни,
Когда настигают отчизну,
Как волки, угарные дни.

О, как он не знал, что в затишье,
Где порохом пахнет заря,
Неважно, что ты говоришь им,
Неважно… И, может быть, зря.

Но ты говорил и кричал им:
«Не поздно… Единство… Народ…»
Слова твои были причалом
Каких-то нездешних щедрот

На площади, где за неделю
Глаза волновались пестро,
Где люди от слова правели,
Левея сейчас от костров.

Но жизнь свою бросив, как слово
С расчетом, в сознанье, с тоской
Ты кинулся в пропасть былого
И сжег все мосты за собой.

Прислушайся – шумы и гулы.
А тишь, а покой, а стихи?
Их пишет лесничий сутулый
А бакенщик, у реки.

Прислушайся – время уходит.
А сила, а нежность, а страсть?
Их хватит, чтоб ты при народе
Сумел не канючить, не клясть.

Их хватит на то, чтобы снова,
И снова, и вновь, и опять
Пытался ты гибкое слово
Распутать, отнять, отвязать…

Посмотри за окно. Видишь? Пристально небо,
И деревья, и снег, и замерзшая лужа, и ночь.
А мелькают такси, гаснут окна, и был будто не был
Одинокий прохожий, которому уж не помочь.

Посмотри сквозь лицо, отражение, через стеклянный,
Непрозрачный сосуд своего векового жилья –
Мир давно незнаком. Он – как свет позабытой поляны.
Он – как шмель. Как шиповник. Как сказочный дом муравья.

Но, быть может, глаза – это звезды, которым приснится
Тихий космос рыбалки и млечные дали тропы,
И бесчисленный круг, где светают из темени лица
С первым шагом напрягшейся, легкой и чуткой стопы.

Там все живое, где таблица элементов
Творит составы воздуха и вод,
К нам проникающих в бездонный рот,
Пронизывающих живое тело,
Когда мы повернемся неумело
Под излучение как бы магнитной лентой.

На нас ведется запись, не спеша,
Всех тех мельчайших изменений атмосферы,
Которыми не брезгует душа,
Но мы не знаем их, как мы не знаем меры
Стыда, печалей, горестей, забот,
Одной волною захлестнувших рот.

О, как сродниться, как наладить связь
С образованьем туч, с дыханием приливов?
С лицом птенца, что выбил, изумясь,
Окно оттуда, где томился сиротливо?

Что ж, курица не птица, но птенец
Еще летит, и зреет в горле клекот.
Бесстрашен круглый глаз и внятен рокот
Крыла, упершегося в воздуха торец.

Кого мы любим в женщинах? Детей.
С их чистыми глазами, чистой кожей,
С наивною жестокостью затей,
С раскаяньем, что их позднее гложет.

Кого мы любим в женщинах? Себя.
Как Мандельштам увидел бег олений,
Так души, отражением слепя,
Невольно застывают в изумленье.

Кого мы любим в женщинах? Друзей.
Тех, без кого по капле жизнь уходит,
Тех, от кого всю жизнь мы ждем вестей
О том, что все же с нами происходит?

Но как случается, что их теряем мы?
А так – нас утомляет птичье пенье,
Общение с собой – страшней чумы,
Ну а друзья нужны лишь на мгновенье.

В глуби листа мерцали сонмы действий.
Укрывшись где-то, гибла тишина.
Рос океан. И необъятной лестью
Была природа, как любовница, пьяна.

Она меняла формы и обличья.
Впевалось в грохот пение сирен.
И чистое дыханье Беатриче
Одно цвело средь призрачных морен.

Дышали, как влюбленные, чернила.
И гладь бумаги ластилась к руке.
Снижался гул. И мысли торопила
Вселенная, прижатая к щеке.

Не говорить бы –
Слушать и молчать.
Смотреть, как травы
Рассекают землю,
Как ветер месит воду,
Та – песок
И надо всем, лепя и формируя,
Висит светило.

Может быть, оно
Вот так же изменяет человека?
Его рельеф
С поверхности все мягче
И старики – как старые хребты –
Курганами, холмами.
Скальный грунт
Уходит вглубь, и ветер обметает
Вершины гор.
Ущелья ж
Все бездонней.

Как эти локти замелькали
Вдогонку за упрямым лбом!
Как от соприкосновений стали
Переменилось все кругом.

Проснулись горы и раскрыли
Свои туманные глаза
И на мгновение застыли
Как бы под игом колеса.

От страха затрясло зайчиху,
А обернувшийся медведь
Смотрел внимательно и тихо,
Как может человек смотреть.

Так непонятен был распадку
Железный этот крик и визг,
Что даже эхо было кратким,
Предназначалось для подлиз.

Вот стал ты на год старше.
Но старше стал и мир.
Живой участник марша,
Как цезарь или Кир.

Размер однообразен,
Мелодия проста –
Шагал ли к казни Разин
Иль дачник по кустам.

Не удержать минуты,
Секунды не вернуть.
Тик-тик – порви, не путай,
Тик-тик – счастливый путь.

Счастливый ли, несчастный,
Туманный ли, прямой,
Восходит месяц ясный
Над мертвой головой.

Да будет утешеньем,
Что ты, и я, и мы
Смотрели с изумленьем
На травы и дымы.

Что мы любили воздух
И сладко спали в нем,
И думали непросто
Все больше о своем.