Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

Что ветер трогал шторы,
Весь день гудел мотор,
И деловитый город
Усилья распростер.

Он, мышцы напрягая,
С другими наравне,
Бока Земли сжимая,
Летел, как в полусне.

Не знающий истерик,
Апатии, мольбы,
Ревел и бился в берег
О Времени столбы.

И в этом рукотворстве,
Решимости, борьбе,
Железное упорство
Наперекор судьбе.

Он до конца уверен
И станет на своем.
И ты, раскрывши двери,
Войди в него, как в дом.

Город управился к ночи. Затих.
Спать уложил голубей, голубих.

Бедных людей и богатых людей –
Вытолкал в сон их из жизни взашей.

Снится богатому свой огород.
Бедному снится – наоборот:

Ямы, ухабы и пропасть без дна,
Где он летает. Летает жена.

Город летает. Планета – торчком.
Ну, а Вселенная, та – узелком.

А узелок из двенадцати строк.
Словом, не сон, а кошмаров мешок.

Утром встает он. Больна голова.
И повторяет такие слова:

«Скучно нам жить. Надо доброму быть.
И непременно чего-то открыть.
На производстве, в семье и быту
Переплавлять маяту в красоту».

Так он решает, сей винт из винтов.
В бочке затычка. Владыка мостов .

Тушь на ресницах,
Как пепел утрат.
Рядом, наотмашь,
Дегенерат.

Рука на коленке.
Не дрогнет спина.
Июнь. Но погоды
Не видит спьяна.

Какие там почки,
Какие мосты!
Когда после ночи
Застывшая ты.

Не дышишь, как будто
Змея в животе.
Таксист, как Иуда,
Распят на кресте.

День ото дня. Тень от огня.
Тень от огня. День ото дня.
Кого ты ищешь?

Огонь. И дым. И воздух тек.
Остался ствол, смолы натек.
Пылища…

День ото дня – дым от огня.
Вползало прошлое в меня.
Меня не стало.

Не дым – угар. Не сон – кошмар.
Перемещен из шара в шар.
Шепнуло – мало…

Влетало в окна. Било в грудь.
Ломало стекла. Выло – будь!
А я лишь головой качал.

Молчал, молчал, молчал, молчал,
Молчал, молчал, молчал, молчал.
Молчал.

Разучился писать стихи.
Научился сидеть глухим.

Научился спокойно спать.
Научиться бы забывать.

Все забыть, и начать бы вновь
Рассусоливать про любовь,

Про свои, ах, шестнадцать лет,
Как сказал воздыхатель Фет.

Только годы – они не врут.
Запинают. Напрасный труд.

Автобус качало и поручень
Спицами рук изогнут.
Каждый, как будто в колбочке
В мнимом своем инкогнито.

Стиснутый валом пышущих
Спин, коленей, локтей,
Вял я, как всякий пишущий
В век неземных скоростей.

Лишь пальцы железной хваткою
Поддерживают на весу
Напоминающее и краткое
Тело, завидующее Дерсу.

А левую руку укачивало
И представлялось невольно, –
То ее укорачивало,
То удлиняло достойно.

Но уж рождалось событие
И разгонялась кровь.
Тонкой, как леса, нитью
Взгляды, лицо – бровь в бровь.

И разошлись. И городом
Бегать, плавя стекло.
Сердце зашлось от голода.
Снегом глаза замело.

Блуждать тропой ночным дремучим парком
В обнимку с бедною затасканной луной.
Блуждать вдвоем. И церковью в огарках
Блистает клен. Блистает мир ночной.

Все спит. Все умерло. Давно не существует.
Лишь шаг. И два. Остановись. Замри.
Послушай ветра песенку простую,
Привет от тихой девушки – зари.

Таких тихонь не сыщешь, не надейся.
Ты слышишь, как томится? Поспеши,
Скажи ей, что свиданье ровно в десять
Минут шестого. Где – ты сам реши.

Не упустить травы худенье.
Прожить сентябрь накоротке
С дрожащей парковою тенью
В неразличимом шепотке.

Гасить дыханье у боярки,
Где воздух алыми прошит
И праздничными, как подарки,
Плодами. Зренье разрешит

Забрать с собой брусочек меди,
Разъятый пальцами ветвей
На сговорившихся соседей,
Стилистов гибели своей.

Когда ты станешь всем чужим,
То хоть себе останься верен.
Как был, хотя бы, верен Беринг
Завидным принципам своим.

Чужой душе открой Чукотку
И Командора острова,
Где заполярная сова,
Не щуря глаз, разинет глотку.

И я, как скобами, словами,
Полярной ночи клюв зажму.
Я так хочу любим быть вами.
Не отгораживайтесь рвами.
Ну дайте руку хоть пожму.

Хотя бы слово на растопку.
Простое, колкое: «Щепа».
Его потоньше ощипав,
Пустить огонь под эту стопку.

Канатоходцем, гибок, бел
По щепке пламень полетел.

И вот уж пляшут языки
Лезгинку жадно вкруговую.
Костер трещит: «Я существую».
Свет проникает в уголки.

Страна прижатия локтями,
Коленкой, стиснутой впотьмах,
Прижавшей также в двух местах
Глухое сердце в теплой яме.

Страна бушующего бреда
О пальцах, чующих предел,
В которых встрепенется Леда –
Ослеп, как только поглядел.

Но, прикоснувшись, видел снова,
Как в негатив сквозных зрачков
Летела кувырком Брюллова
Помпея нищих дураков.

Смеялись десны, пели зубы.
Прищур врезался в маску строк.
И, как приевшийся урок,
Толклись у щек нагие губы.

Темно, совсем темно, и ни души не встретишь.
Бесчестен вечер. Ночь черным-черна.

Письмо от Чехова в пустых руках повертишь
И дальше отошлешь. Несчастная страна!

Угодьями угодлива, обильна
Князьями, подпирающими свод.

Не успевает низкая давильня
С высоким качеством передавить приплод.
…
Ты, виноградинка, изюм… Прижмись поближе,
Кишмиш моей восторженной души.
Как пропеклась ты солнцем! Не нанижет,
Не трусь, нас время на карандаши.

Мы не букашки, не гербарий даже.
Еще на ветках мы и солнце высоко.
Еще печет. И так прозрачен каждый,
Что в желтизне лишь косточки зрачков.

Во сне, как помню, шел,
Не оступаясь, не переча…
То было меньшее из зол,
И говорил: «Тут, недалече».