Алишер Навои - Язык птиц

Людям мудрость его понимать не дано,
Человеку постичь ее не суждено.

55 То деяньем зовут, что создатель содеет,
Только то — разуменье, что он разумеет.

Он один — падишах, не найти ему равных,
И сподвижников нет у него равноправных.

И всему, что создал, ты, творец, — сто. похвал:
Кто бы что ни хвалил — он тебя восхвалял!

Ты один вездесущ, ты — живого услада,
Ты — единство и сила, и мощь, и отрада.

И единство, и суть — все в тебе воплотилось,
Ты — могущество, жизнь, милосердие, милость.

60 Океан твоего милосердья широк,
Как бы волны грехов ни бурлили поток.

О господь, я собою смущен беспредельно,
Изумлен и растерян, смятен беспредельно. [9] Традиционное авторское покаяние.

Своеволием сломлен, гордыней отравлен,
От добра отрешен и злонравьем подавлен.

Опьянило мне душу роптанья вино,
И на сердце от власти пороков темно.

Сотни помыслов гордых мне злоба внушила,
И напала шайтанов несметная сила. [10] Шайтан — дьявол, бес, сатана.

65 Сколько есть их — накинулись стаей большою,
Разорили набегом мне сердце с душою.

Ах, я злую одну несравнимою звал,
Сам влюбленный, ее я любимою звал. [11] Ах, я злую одну несравнимою звал... — В бейтах 66—75 говорится о некоем коварном существе, любовью к которому был одержим Навои. Женский род в этом случае — дань русскому языку перевода, так как тюркские языки грамматической категории рода не знают. «Женская» ориентированность образа при необходимости могла бы быть выражена в оригинале на лексическом уровне, но этого у Навои нет. Жалобы на отчужденность и неверность любимого существа — обычный мотив классической ираноязычной и тюркоязычной поэзии, который может быть понят и как сетование на недостаточную близость к богу в суфийском его понимании и шире — как жалобы на внешние препятствия в осуществлении желанной цели. В поэме Фарид-ад-дина Аттара «Речи птиц», послужившей источником для поэмы Навои (см. наст, изд., с. 268—275), соответствующее покаяние выдержано в истинно суфийском ключе жалоб на грех своего индивидуального, т. е. не в полной мере слитого с богом, бытия. См.: Бертельс Е. Э. Избранные труды: Суфизм и суфийская литература. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы. 1965. С. 389. У Навои, не являвшегося истинным суфием, упомянутый мотив может быть истолкован либо как частичная дань суфийской литературной традиции, либо (учитывая неяркую выраженность подлинно суфийских воззрений и общий авторско-исповедальный характер поэмы) как сетования на трудности решения творческой задачи, поставленной им перед собой, и на недостижимость идеала.

Как от мук той жестокой бывало мне жутко:
Я от гнета стонал и лишался рассудка.

От огня ее уст жгло мне душу и тело,
От кудрей и от родинок — жизнь почернела.

От ее сладкоречья умолк мой язык,
Пред ее красотою мой разум поник.

70 Счастье встреч, боль измен — это жизнь и могила,
Счастье дарит покой, боль меня погубила.

Но от боли измен я вином утешаюсь,
А от чаши свиданий я жизни лишаюсь.

Понял я: хуже смерти томленье разлук,
Губят душу стократ стоны бедствий и мук.

Только вспомню ее — жизнь засветит мне снова,
Все мечты — лишь о ней, нету в сердце иного.

В дни разлуки не дружен я с мыслью другою,
Ты ведь знаешь: я правду сказал пред тобою.

75 Как жестоко в разлуке томленье мое!
Лишь о ней пред тобою моленье мое.

О аллах! Пусть я буду покаран презреньем,
Если разум мой предан столь низким моленьям.

Тьмою ум мой окутан такою густою,
Что в глазах мне затмило весь мир чернотою.

Весь мой век все мольбы мои были чужды
Истым нуждам, о ты, сам не знавший нужды!

И ни разу не пал я во прах со смиреньем,
Чтобы пасть на меня не пристало каменьям.

80 Я даянием нищего не удостою,
Не взгордившись тщеславно своей добротою.

И твои имена я в себе не берег:
Только с помощью четок припомнить их мог.

Все деянья вершил я с корыстным расчетом,
Об утробе был суетным предан заботам.

Пусть ни в ком столько злобы вовеки не будет,
Даже в дьяволе — не в человеке — не будет!

За мои прегрешенья гнетет меня стыд,
Сердце мука терзает и скорбь леденит.

85 От раскаянья нет мне в сей жизни отрады,
Совесть лютая губит меня без пощады.

И от всех этих язв и пороков постылых
Отыскать исцеление сам я не в силах.

Не от умысла сих прегрешений вина,
Но и смертью карать тебе воля дана!

Если края-конца моим бедам не будет,
А тебе дар прощенья неведом не будет,

Милость бедам моим, исцеленье пошли мне,
Покаянье, слова наставленья пошли мне,

90 Милосердьем ко мне снизойди, добротой
И прощеньем греха моего удостой.

Доброты твоей светоч в душе ты зажги мне,
Все, что чуждо тебе, в сердце сжечь помоги мне,

Дух мой, скованный путами бренного тела,
Отреши от любого злонравного дела,

Ибо птице души дальний путь предстоит,
Ей над садом мирским вдаль взглянуть предстоит.

Ведь и птица, взлетая в парении смелом,
Свой полет устремляет к наземным пределам.

95 Я молю: будь мне в каждом деянье советом!
Если ж я не сумею быть верен обетам,

Пусть меня осенил бы, от бед уберег
Тот, кого ты заступником грешных нарек! [12] ...Тот, кого ты заступником грешных нарек. — Речь идет о Мухаммеде (устаревшая европейская форма его имени — Магомет) (род. ок. 570—ум. 632), проповеднике, основателе религии ислама, почитаемом мусульманами в качестве «посланника божьего», провозвестника божественного откровения, величайшего и последнего пророка.

Он — глава всех пророков, посланник благого,
Он большому и малому — суть и основа.

Даже прежде Адама он был уже сущим,
Был пророком, великие тайны несущим.