Мирослав Крлежа - Избранное

Прошло довольно много времени, пока Рачич подбирал нужные слова; сыпал дождь, а он все еще не начинал, совсем потонув в словах, роящихся в его голове.

Капитан почувствовал себя в смешном положении. Чего ради стоит он здесь под дождем с этим экзальтированным болваном? Что ему надо?

— Что вам надо? Домобран Рачич, что вы хотите?

Голос! Тот самый — грозный, суровый, страшный капитанский голос! «Вы!», «Что вам надо?» Сердце, сердце! Голос!

— Юра! Побойся бога! Человек ты или нет? Неужели не видишь ты, что великое несчастье с нами случилось!? Юра, ведь катастрофа! Гибель цивилизации, понимаешь? Вот наша школа! Через эти самые двери мы входили сюда детьми. И ты, и я, и тот, третий, в цепях! Скомрак! Он тоже был мальчишкой, этот человек! Мы все были детьми! Неужели мы станем убийцами? Юра! Убийцами?.. Утром ты надругался надо мной, плюнул мне в лицо, но у меня нет на тебя зла! Я все тебе простил! Мне жаль тебя! И себя жаль! Мы все несчастны! Прости и ты! Слышишь, прости и ты!..

«Что?! О чем он говорит? Он меня простил! Я виноват?! Он шатался где-то всю ночь без увольнительной, он нарушил строй, он не приветствует, как положено, а теперь мямлит еще о каком-то прощении!»

Рачич думал было продолжать, но вдруг почувствовал, что говорит в темноту. Он так устал! Нет, это для него непосильный труд! Он не в состоянии удержаться на такой высоте! Словно вспыхнула в нем ярким светом ракета и, затухая, падает все ниже и ниже. Ясность отношений между ними исчезла; и капитан, и корни, породившие его, и жизнь — все опять покрылось туманом, стало неуловимым. Рачича охватило равнодушие.

«В конце концов разве я в силах что-то объяснить? Подумаешь, пророк нашелся! У каждого своя жизнь! Какое мне до всего этого дело?.. Я начинаю смахивать на слюнявую бабу!»

Но, заварив кашу, он должен был как-то расхлебывать ее. Логика положения заставляла его продолжать говорить. Он вытащил Ратковича из комнаты и должен объяснить ему свой поступок, мотивировать его! Но как, как?

И он снова пустился в объяснения. Так, мол, и так. А в заключение сказал:

— Все мы несчастны, нам нужно сплотиться. Счастье прошло мимо нас, жизнь перемолола нас, будто через жернова пропустила. И тебя, и меня одинаково преследует судьба! То, что у тебя золотой эфес на сабле да сапоги со шпорами, а на мне солдатские башмаки, ничего не доказывает! Мы в равном положении! Все мы получаем от жизни крохи! Не в наших это интересах! Конечно, общество, банки, капитал — это так… Смерть!.. Смерть! Все мы в один прекрасный день умрем! Зачем же уходить во тьму с руками, обагренными кровью? Скомрака будут жрать черви так же, как они будут жрать и тебя, и меня! Почему бы нам здесь, на земле, пока мы живы, не устроить жизнь получше?

«Фразы, одни фразы! Пустая болтовня! Устал я! И голова болит! А этот смотрит и ничегошеньки не понимает…»

«Чего этот болван от меня хочет? О каком примирении он болтает? Социализм это, что ли? Какое, к черту, примирение! Могу я примириться с Кетти? С Кетти, которая обманула меня с таким бесстыдством! Счастье? Все мы несчастны? Не идти на фронт? La donna è mobile. Дарвин. Борьба за существование. Социализм. Он — социалист! Разумеется, неплохо было бы остаться в тылу! Примириться! Одеть фрак, сидеть в театре и видеть перед собой Кетти!.. Однако все это ерунда! Бессмысленная чушь!»

— Да! Ну, что вы хотите этим сказать? Не понимаю! Социалистическая чушь все это! Понятно?

«Чушь? Конечно, чушь! Да еще какая! Пытаться что-то объяснять шинели, офицерской шинели! Шпорам! Бред! Что я — поп? Пусть все идет к дьяволу! Олухи проклятые!»

— Вы поняли меня? Вы порете несусветную чепуху! Вы — подонок!

— Так точно, господин капитан! Я дурак! Я порю несусветную чепуху! Понятно, господин капитан! Осмелюсь доложить, все понятно, господин капитан!

Рачич отскочил на три шага и вытянулся по уставу, громко стукнув правой рукой по прикладу.

Господин капитан, кивнув головой, пошел прочь. В ночной тишине долго еще слышался звон капитанских шпор.

Перевод О. Кутасовой.

Любо Кралевич, что сотрудничает в мелкобуржуазных, так называемых оппозиционных газетках, родился в конце прошлого столетия; когда разразилась мировая война, он был еще мальчишкой. Сегодня этот сентиментальный неврастеник, чрезвычайно возбужденный в последнее время, вошел в свою душную комнату и сел на диван, одолеваемый такими мыслями:

— Как ни смотри на вещи — слева или справа, пристрастно или беспристрастно, глупо или умно, — одно остается бесспорным: я, Любо Кралевич, сотрудник «Хорватского слова», работающий по восемь часов в сутки за сто пятьдесят крон в месяц, не подлежавший еще призыву, когда началась война (в то время я еще под стол пешком ходил!), не могу нести ответственности за все, что в настоящее время происходит в Европе, — ни за существующий режим, ни за кровавую бойню, ни за другие безумства, ни за что. Это бесспорно! Я лично ни в коей мере ни в чем этом не виновен и не могу ни за что отвечать! Так почему же тогда я испытываю угрызения совести? Почему? Изо дня в день я мучаюсь все сильнее, это становится просто невыносимым! Я и ружья не умею зарядить, пушки в глаза не видал, от звона шпор и звяканья офицерской сабли меня бросает в дрожь, за всю свою жизнь я убил разве что несколько мух, дальше не зашли мои преступления, и все-таки меня гнетет чувство ответственности. Какая-то неведомая сила понуждает меня броситься в омут событий, как зайца, который в смятении кидается под мчащуюся машину и дает себя раздавить. Только участвуя в событиях, могу я обрести моральное равновесие, только так могу удовлетворить свое чувство ответственности, успокоиться. Я должен хотя бы своею смертью искупить грехи восьмисот миллионов кретинов, которые сейчас грызутся в Европе. Но нет! Мой здравый рассудок восстает против нелепого побуждения, толкающего меня в пропасть. Меня лично совершенно не касается все то, что сейчас происходит. Я тут ни при чем!

— Как же, черт возьми, ни при чем, когда вижу преступление и своим непротивлением содействую ему? Я должен бороться! Должен проявить максимум моральной энергии и изо всех сил бороться со злом. Должен взять бомбу, поехать в Вену и швырнуть ее в Бурге!

— Смешно! Разве так надо проявлять свою моральную энергию? Изменило бы это что-нибудь в мире? Чепуха! Проявить в полной мере свои способности, а не околевать под развалинами Бурга — вот что значит сделать моральные усилия. Хочу развернуть свои силы! Познать самого себя! Но ведь мне ни до чего нет дела: ни до страны, в которой я родился, ни до народа, к которому я принадлежу по языку, ни до земного шара, на котором очутился не по своему желанию, а следовательно, и не имею по отношению к нему никаких моральных обязательств. Только во мне, в моем сознании, существуют предрассудки, которые зовутся родиной, народом, вселенной! Я — их конечный смысл! Только я! Если они не заботятся о моральной ответственности, почему же я должен об этом думать? Вот я целый вечер беседовал как-то с одним уважаемым политиком. Величина! Личность! И что же сказал этот уважаемый политик? Он смеялся надо мной, над тем, что меня волнует эта кровавая бойня.