Петер Илемницкий - Избранное

Оно расплылось в улыбке, когда он крикнул Ратаю:

— Постой, сосед, на минутку! И ты, Маленец, тоже!

Ратай придержал лошадь. Но Маленец, пожав плечами и не скрывая своей неприязни к Кмошко, промолвил:

— Э, сосед, времени нет останавливаться-то! Надо прежде с коровами управиться. Но-о-о, но-о-о, старухи, вперед! — И прошелся кнутом по коровьим спинам. Коровы ускорили шаг, а Маленец подумал: «Хорош этот Кмошко… Работа — не его дело, на гумне хоть шаром покати, а язык чесать — на это всегда сколько угодно времени найдет. Только и знает, что выдумывает то одно, то другое, — покоя ему нет. Ей-богу, кабы работал во всю мочь, как другие, так не было бы времени раздумывать. Только «Господи, спаси и помилуй» сказать поспевай, как другие…»

А Кмошке и в голову не приходило, что Маленец так раздражен.

— Вот как у меня отбарабанили! — сказал он, улыбаясь во весь рот.

— А что такое? — поинтересовался Ратай.

— То есть как «что такое»?

— Ну да. В чем дело?

— Разве ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ну… насчет собрания.

— Какого собрания?

— Экий чудак. Какое собрание! — И Кмошко захохотал во все горло, тряся головой так, что его веснушчатая физиономия стала похожа на решето, когда сквозь него просеивают гречиху.

— Не я, а ты чудак. Полчаса мелешь ерунду какую-то, так что понять ничего невозможно. Ну, говори… какое собрание?

— Да свекловодов. Ведь мы его вместе с тобой созываем.

— Со мной?

— Ну да, с тобой.

— Как же это?

Кмошко опять расхохотался с какой-то невозмутимой уверенностью в своей правоте:

— Разве ты мне не говорил?

— Что?

— Что с нами, малоземельными, обращаются по-свински и что скоро мужик не сможет свеклу сеять, год от году нищая… Разве не говорил?

— Говорить говорил, да о собрании-то ничего не знаю.

— А разве ты не говорил, что надо нам собраться и что-то сделать, чтобы хоть расходы оправдывались? Не говорил этого?

— Говорил.

— Вот видишь. И в Центральном союзе свекловодов теперь много таких, которые это говорят. Да не только это, а хотят объяснить всем мелким свекловодам, что они платят сахарозаводчикам из своего кармана… А этого без собрания не сделаешь.

— Ну… а я тут при чем?

— Как, сосед? Снова здорово?

— Да ведь я — неорганизованный!

— Такого нам и надо. Я вот организованный, а ведь мы бы с тобой поменяться должны. Ну, какой я свекловод, скажи на милость? Да мелкие-то свекловоды упираются… Словом, на последнем совещании в городе мы решили сначала собрание провести. Каждое собрание собирают двое: один — организованный, другой — неорганизованный. Понял теперь?

У Ратая от этой Кмошковой трескотни звон в ушах поднялся. Какой вздор! Но, чтобы поскорей отделаться, он согласился:

— Не то, чтобы все понял, а немножко соображаю. Только одно, приятель, мне невдомек: выходит, ты собрал собрание от моего имени…

— И от своего тоже! — поправил Кмошко.

— …а меня забыл известить. Так, что ли?

Кмошко сперва промолчал, озадаченный. Потом, увидев, что Ратай не сердится на него, обрадовался, как ребенок, и готов был снова начать болтовню. Но Ратай спешил домой, и он сказал только в свое оправдание:

— Как же это так вышло? Ведь я все время думал об этом…

Но Ратай уже не слышал. Он повернулся и поспешил домой вслед за Ондришем, который был со своей телегой уже далеко впереди.

Проезжая мимо дома Звары, Ратай заметил в передней горнице свет. Вглядевшись, увидел через окно склоненную над книгой фигуру Петера. «Учится, — мелькнула у него мысль. — Скоро кончит». На мгновенье он почувствовал внутри какое-то тепло, будто чья-то теплая мягкая рука погладила его по лицу.

Вскоре он уже въехал к себе во двор.

В то утро в усадьбе Ержабека было так тихо, словно все вымерло. Время от времени в ветвях черных акаций начинала петь какая-то птица; голос ее раздавался во дворе, не вырываясь за ограду. Так и замирал там. Порою из хлевов доносилось позвякиванье цепи: какая-нибудь корова двинула головой; звук был сухой, короткий. Иногда жалобно откликался теленок. Или вдруг из закута несся отчаянный визг поросенка, заверещавшего как обычно ни с того ни с сего.

На дворе, возле господского дома, стоял управляющий. То постоит, то пройдется взад и вперед; видно, ждет чего-то. Остановившись, он стучал каблуком о каблук; прохаживаясь, шагал мелкими, неровными шагами, как человек, погруженный в глубокую задумчивость или охваченный тревогой. Но ни то, ни другое управляющему Бланарику не было свойственно. Бланарик просто с нетерпением ждал, когда из дома выйдет господин помещик, потому что уж так заведено: по утрам управляющий являлся с докладом.

Из дома Ержабека, словно из огромной дали, доносился хриплый голос громкоговорителя:

— Раз-два, раз-два… Внимание! Наклон вперед, назад… Раз-два, раз-два…

Наконец дверь отворилась. Ержабек вышел заспанный, с опухшими веками. На его квадратных плечах сидела упрямая голова борца; холодный взгляд падал на предметы, словно ноябрьский дождь.

В ответ на почтительное приветствие Бланарика он слегка кивнул головой. Окинув взглядом весь двор, залитый мутным светом раннего утра, спросил с удивлением:

— Вендель еще не запрягал?

— Собирался запрягать, ваша милость. Но я послал его на минутку к силосной яме. Она с одного боку обваливаться начала, так чтоб поправил.

— Пора запрягать, — лениво промолвил Ержабек. — Вернется из города, тогда и поправит… Сильно обвалилась?

— Немного. Я его послал, чтобы не сидел сложа руки.

Бланарик старался говорить как можно подобострастнее. Но как только он повернулся к другой стороне двора — туда, где были навозные кучи, сараи, свиные закуты, картофелехранилища и силосные ямы, — речь его зазвучала, как неистовые удары палкой по жести:

— Вендель! Сюда! Запрягать!

Нависшая над усадьбой тишина исчезла. Возле дальней лужи закричал петух; всполошились и закудахтали куры; в коровнике сильней забряцали цепи; коровы стали переминаться с ноги на ногу и замычали; заржала лошадь. А может, и прежде все это слышалось, только приглушенно, незаметно? Вот из низкой двери в углу двора выбежала батрачка Балентка. Ее выгнал из каморки грохочущий голос Бланарика. Она наклонилась вперед и хотела отозваться: «Вот он, мой Вендель!» А про себя подумала: «Чтоб ты лопнул, галда окаянная!» Но ничего не сказала, потому что тут как раз появился Вендель и направился к конюшне. Только постояла еще мгновение наклонившись, немного растерянная.

Когда Вендель вывел первую лошадь из конюшни, Ержабек спросил управляющего:

— Все вышли на работу? Больных нет?

— Нет. Все работают.

Ержабек стал ждать, лениво опустив веки. Бланарик, явно почувствовав себя в родной стихии, начал докладывать о работе: