Петер Илемницкий - Избранное

— Старый Балент поехал боронить вчерашнюю пахоту. Здоровые глыбы попадаются.

— Значит, трактор глубоко берет? — осведомился Ержабек. — Может, лучше помельче вспахивать?

— Нет. Недаром ведь говорится: глубокая борозда — хлеб высокий. Трактор тут не виноват. Земля еще не просохла как следует — вот кое-где и выворачивается грудами. Бороной в два счета их разрыхлить можно.

Ержабек знал, что на Бланарика можно положиться. Спокойно кивнув, он стал слушать дальше.

— Долинец и Чипкар поехали с телегой к скирдам. — продолжал управляющий. — У нас солома вышла. Как привезут, в поле поедут. Видо в амбаре работает. Сейчас пойду за ним, пора семенной материал готовить.

Он ждал от хозяина благосклонной улыбки и похвалы. Но Ержабеку хотелось поскорей сесть и уехать. Он спросил только:

— Купороса для зерна хватит? Прикупить не надо?

— Хватит, — ответил управляющий. — Сегодня будем с Видо замачивать.

— Значит, все? Как будто…

Тут Ержабек слегка откинул голову и прищурился.

— …как будто людей маловато…

— Трех батраков не хватает; конечно, оно заметно, — поспешно ответил хитрый Бланарик. И, почувствовав, что теперь можно окончить доклад в более или менее непринужденном тоне, прибавил:

— Но трактор — дьявол: пашет без устали. За троих работает.

Тут Ержабеку подали коляску. Вендель наскоро принарядился: на нем был темный камзол, на голове — черная шляпа. Вожжи в руках у него дрожали, как натянутые струны, когда лошади резко наклоняли головы, роя передними копытами землю.

Приоткрыв дверь в коридор, Ержабек крикнул:

— Эмиль!

«Этот никогда не готов вовремя», — подумал он с раздражением.

Немного погодя из дома вышел его сын, похожий на бутон, только что сорванный в саду: такой же румяный и чистенький, будто весь в капельках росы, оставшихся после утреннего умывания. Вскочив вслед за отцом в коляску, он уселся там поудобнее и положил себе на колени набитый книгами портфель.

Лошади помчали их в ясную утреннюю даль.

Сначала дорога шла по чахлой роще. На сухих акациях возле амбаров с зерном шумели нахальные воробьи. Кривые — словно заломленные в отчаянье руки — сучья дубов еще краснели прошлогодней листвой. Среди древесных корней уже просыпались побеги ранней травы. Она пробивалась сквозь густую сеть прошлогодних стеблей. Во всем еще чувствовалось удивленье перед весенней переменой, о которой уже говорит столько признаков, но в наступление которой сразу не вполне веришь.

Когда унылая, будто траурная завеса рощи раздвинулась, они выехали в поле; чистый воздух над ними был напоен сладким дыханием отдохнувшей земли.

— Как рано наступила весна, — сказал Эмиль.

— Да, рано… Но здесь это — дело обычное. Часто бывает. — И, взглянув Эмилю в глаза, отец осторожно, но предупреждающе напомнил: — У тебя выпускные экзамены на носу. Три месяца пройдут — не заметишь. Как у тебя дела?

— В школе? — спросил Эмиль, недовольный оборотом разговора. — Да как всегда. Делаю, что могу.

— Пора за работу приняться.

Коляска повернула с грунтовой дороги на шоссе. Зацокали копыта, ритмично отбивая такт, застучали колеса. Пружины сиденья были мягки и упруги. И утро было такое радостное, приятное, сияющее; солнце освещало широкое пространство земли мелкой пыльцой, слепило глаза крестьянам, спешившим в город на базар, сверкало на начищенной меди конской сбруи. Ну можно ли в такой день думать о выпускных экзаменах, когда и без них весной столько хлопот?

Придорожные акации убегали назад, мостики и плотины знакомыми, привычными вехами разбивали путь на отрезки. Крестьяне кланялись Ержабеку, но он не успевал отвечать: колеса стучали, и коляска, покачиваясь, неслась вперед, не давая возможности оглянуться. Веселые, оживленные гимназисты ехали на велосипедах. За ними вдали залаял автобус.

— Скорее! — крикнул против ветра Петер Звара, нажимая сильней на педали. — А то наглотаемся пыли!

Имро Шимончич тоже прибавил ходу. Скоро они были уже далеко впереди, как раз на равном расстоянии между коляской Ержабека и автобусом.

— Ты знаешь, что в воскресенье в Вене играет «Спарта»?

— Знаю, — ответил Петер. — Рано начинают, правда?

— Ну какое же «рано»! — горячо возразил Имро. — Разгар сезона на носу! Это ведь только мы такие, что даже о программе еще не думали. Ты слышал: в воскресенье будет собрание в клубе? Придешь, конечно?

— А что мне там делать? Выдумывать программу? Не беспокойся… ее давно уже разработал Эмиль. Ты же знаешь, это по его части, и он сделает, как ему нравится. Потом… у меня теперь работы по горло. Приналягу — и выпускные с плеч долой.

— Да ну их, выпускные! — ответил Имро, сделав смешную гримасу.

— Я тоже так в шестом говорил, — твердо возразил Петер.

Они были уже на одной из городских улиц. Город, широко раскинувшийся, впивающий лучшие соки тучной равнины, поглотил в свое чрево и их. Самой приметной его особенностью была пыль. Она покрывала улицы, деревья, дома, сообщая всему смутный, унылый вид. Пыль слепила глаза, так что людям казалось, будто они смотрят на все сквозь тонкую зыбкую паутину. Улицы были как будто слепые; окна отворялись боязливо и только на минуту. Иногда слышалось пение служанки, раскладывающей на окне перины, подушки, коврики или выбежавшей на улицу с кошелкой для хлеба.

По мостовой тарахтели крестьянские телеги. Когда они останавливались, женщины снимали с них свои корзины, полные яиц, масла, творога, и спешили на рынок.

Улицы, над которыми тянулись узкие гряды облаков, были полны народа. Ученики начальных школ бегали наперегонки по тротуару, кричали, пускали в ход свои маленькие кулаки, потом разбегались по соседним переулкам, грязным и полным луж. Ранцы на их узких спинах превращались в большие погремушки, где прыгали, громко стуча, тетради, пеналы, книжки.

Гимназисты шли шумными группами. Озабоченные и веселые, сдержанные и проказливые, они обходили детвору большими шагами, неся портфели, набитые книгами, тетрадями, яблоками, хлебом. Одни крепко прижимали портфель к груди, другие широко раскачивали его, держа в руке, но для каждого он составлял важную часть существования, у каждого было к нему свое, особое, личное отношение.

Петеру и Имро пришлось сойти с велосипедов и осторожно вести их в движущейся толпе. Вдруг они увидели Вавро Клата, который шагал понурившись. Впереди него шли три шестиклассницы: веселые, живые; их быстрые ножки так и мелькали на усеянном солнечными бликами тротуаре.

— Ты просто монах! — весело крикнул ему Петер.

Вавро Клат поднял свою лохматую голову и поглядел на Петера, но ничего не сказал; только чуть заметная легкая усмешка заиграла на его лице. Резвый ветер, уносивший грязные клочки бумаги, унес и улыбку Вавро.