Петер Илемницкий - Избранное

— Хорош порядок! — крикнул Крайчович, в первый раз подавая голос.

— Такой порядок, что нам за свеклу платят с каждым годом все меньше…

— А себе берут все больше! И помещикам это выгодней, чем нам…

Трактир наполнился громким гулом голосов, шумом передвигаемых стульев, глухим звоном недопитых стаканов.

— Но ведь за свеклу платят всем одинаково, — прошептал Бланарик на ухо Маленцу.

Маленец почувствовал себя, как в паутине. Она обвила его руки, ноги и мысли, и, чем дольше говорил Дуда, тем больше Маленец запутывался в словах, так что в конце концов совсем перестал понимать, о чем идет речь. И так ему стало все противно! Ну чего хорошего можно ждать от этого самого… как его… Кмошко?

Теперь Бланарик освободил его из сети. Маленец подхватил его замечание, громко повторил:

— Да, да, правда, ведь за свеклу всем одинаково платят.

Он вложил в эти слова невыразимый гнев — на что?

Только теперь сидящие далеко заметили, что в углу, рядом с Маленцом, съежившись, сидит Бланарик.

«Ага, пришел на разведку», — мелькнуло в голове Кмошко. И поняв, что это так, он не удержался,-чтобы не съязвить:

— А вы, Бланарик, тоже свеклу сажаете?

Тот в растерянности сперва забился поглубже в угол, но, увидев, что все взгляды устремлены на него, и не желая казаться смешным, ответил еще более язвительно:

— Ну да… уж не меньше, чем Ферко Балаж!

Многие захохотали.

Дуда наклонился к Ратаю и о чем-то с любопытством спросил его.

— Э, помещичий прихвостень, — ответил тот, махнув рукой. — Вечером, наверно, будет Ержабеку докладывать.

Секретарь усмехнулся, выпрямился, потер переносицу, и бурный поток слов хлынул с новой силой.

— Друзья, тут было брошено одно замечание. Я понял так, что некоторые из вас довольны той ценой, которую вам платят за свеклу, потому что… всем, мол, платят одинаково. Это правда. Платят всем одинаково. Но взглянем на эту правду с другой стороны. Со стороны себестоимости, как она складывается у вас, мелких свекловодов, и, скажем, у какого-нибудь господина Ержабека…

Кмошко кинул на Бланарика победоносный взгляд, словно говоря: «Ну, приятель, держись!» Но ему не удалось встретиться с ним глазами: Бланарик сидел, опустив голову, хотя было видно, что он внимательно и сосредоточенно слушает.

— Я не буду говорить наобум, — предупредил Дуда, по-прежнему улыбаясь, — а призову на помощь цифры.

Порывшись в портфеле, он вытащил оттуда большой блокнот.

— Вот послушайте! Вы ведь, наверно, никогда не подсчитывали себестоимость своей свеклы. А господа делают это. Они знают, что от этого многое зависит. И вот один служащий сахарной промышленности вычислил, что себестоимость одного центнера свеклы в хозяйстве у мелкого свекловода составляет от 15 до 17 крон. Заметим, что у вас она составляет всего 15 крон, так как здесь отличные условия для свекловодства. Но в эту цифру не входит прибыль предпринимателя. По подсчетам другого специалиста, в имении, расположенном в местности, не выгодной для свекловодства, где снимают всего по двести центнеров с гектара, себестоимость одного центнера свеклы составляет 14,82 кроны. Это при наличии трактора и вообще… современной рационализации. Но в эту цифру уже включены 588 крон предпринимательской прибыли с гектара.

Крестьян эти цифры, видимо, утомили. Они не понимали их значения.

— Теперь представьте себе: когда крупный помещик в подходящем для свекловодства районе, как здесь, снимет по триста центнеров свеклы с гектара, ее себестоимость, даже за вычетом предпринимательской прибыли, упадет у него до каких-нибудь восьми крон за центнер. Если сахарный завод платит за свеклу 10,80 крон, помещик получает еще больше прибыли. А вы?

— Мы терпим убыток!

— Мы всегда терпим убыток…

— Либо так, либо иначе…

— Да, по нескольку крон на каждом центнере! Вот видите? Понимаете теперь, откуда эти миллионные оклады, почему там — накопление капиталов, а у вас — растущие долги?

Крестьяне поняли. Эти противоречия прежде не казались им такими разительными. Они привыкли к своему тяжелому положению, принимали его как нечто неизбежное, против чего бесполезно бороться. Но теперь, после того как секретарь показал им самым наглядным образом, где скрыты корни всех их бед, они готовы были слушать дальше. Все стало так просто и ясно! Однако перед каждым смутно вставал вопрос: ну, будут они слушать до полуночи, и Дуда будет потрясать их миллиардами, — какая от этого польза?

Но Дуда оставил миллиарды в покое. Видимо, почувствовав, что слушатели немного растерялись, он подождал, пока они придут в себя. А главное, он ждал: какое действие произведут сообщенные им факты, когда в них вдумаются.

— Ничего не поделаешь. Так всегда было, так и будет, — второй раз за весь вечер высказался молчаливый Крайчович.

Филип Филипко комично развел руками в знак согласия. Потом вынул из кармана засаленный кошелек, вытряхнул из него на стол единственную бумажку в пять крон и воскликнул:

— Ну, что я могу с этим капиталом против таких панов? Да и это уже не мое. Получите за два пива, хозяин.

Филипко и в самом деле видел во всем происходящем одну смешную сторону.

— Не мели вздора, сосед, — одернул его старый Звара.

Филипко съежился, замигал и спрятал короткие ножки под лавку.

Когда секретарю показалось, что пауза слишком затягивается, его выручил Ратай.

— Что же нам делать? Как защищаться?

Воспользовавшись его словами, Дуда поднял над головой кулак и крикнул:

— Бороться!

Ей-богу, слово — что шар. Как его ни переворачивай — всюду кругло, ухватиться не за что. Все смотрели на секретаря так, словно он произнес только первое слово фразы, только первый лозунг плаката..

— Бороться, — подвел итог их ожиданию Дуда. — Объединиться и бороться за лучшие условия сбыта свеклы, мужественно стать на защиту своих разоряющихся хозяйств, спасти от голодной смерти своих жен и несчастных детей, бороться…

— …потому что дело идет о чести нашего местного клуба! — донеслось из соседнего помещения, где шло собрание молодежи.

Трактирщик Бел отворил дверь, внося туда кружки с пивом, и оставил ее открытой, так что представители старшего поколения могли теперь слышать доклад молодого Ержабека о спортивных итогах прошлого года.

— Сначала наша команда была в округе на очень хорошем счету. Но в дальнейшем мы этого положения удержать не сумели. Наша команда…

— Закройте дверь! — Недовольным тоном сказал секретарь, обращаясь к Лепко, который сидел к ней ближе всех.

Тот слишком долго собирался; из-за другого стола выскочил было Ферко Балаж. Но в этом уже не было надобности: трактирщик вернулся и закрыл за собой дверь.

Секретарь потерял нить своей речи. Все словно рухнуло в пропасть. Она была перед ним — глубокая, черная, непреодолимая, отделяющая мир отцов от мира детей. Бороться? А за что? Он видел: за себя — они как будто отвыкли, а за несчастных, — как он их назвал, — детей, — пожалуй, нет никакого расчета.