Петер Илемницкий - Избранное

— Вы должны объединиться, должны обсудить свое тяжелое положение и договориться о том, как действовать… вы люди семейные… и ваши дети тоже должны знать, в каком вы положении и чего добиваетесь.

— Эх, — промолвил Стреж, махнув рукой перед своим носом, словно муху согнал, — у них свои заботы… у детей наших.

В его голосе не слышалось досады. В нем звучало скорее равнодушие.

Когда крестьяне задвигали стульями, Петер Звара, сидевший у самой двери, посмотрел в ту сторону, где сидел его отец.

— Вы должны постараться, — пронеслось над его головой, — чтобы и ваши родители заинтересовались работой нашего клуба… Надо признать, что родители не понимают нас.

Так Эмиль, сам того не зная, ответил на последние слова Дуды.

Старшие разошлись, а молодежь продолжала заседать. Собственно, только теперь собрание и пошло по-настоящему: шум, крик, гвалт поднялся такой, что стекла задрожали.

— Как? Вызывать только слабые команды? — кричал, весь красный, Фердо Стреж.

— Ну да, — отрезал Эмиль. — Чтобы ты, например, мог играть только ногами и не испытывал надобности в кулаках.

— Тогда мы снова завоюем хорошую репутацию! — поддержал Данё Лепко и поглядел на Эмиля, ожидая похвалы.

Петер Звара, хоть и мало занимался спортом, не мог, однако, согласиться с таким неправильным взглядом:

— Как можно завоевать хорошую репутацию, играя с одними неполноценными командами… Наоборот, надо играть с хорошими клубами! Только так можно натренироваться и поднять свой спортивный уровень, — а тогда и репутация будет хорошая!

Его замечание было встречено с большим сочувствием. Все закричали:

— Правильно!

Эмиль, чувствуя, что у него уходит почва из-под ног, злобно воскликнул:

— Какой замечательный совет… Поражение за поражением… так, видите ли, уровень повысится… Слыхали?

И он неистово захохотал, так что у него на белом горле выступило красноватое пятно.

Из их собрания не вышло никакого толка.

Они разошлись, разбившись на две группы.

Солнце только что село, и чувствовалось, что вечером опять подморозит. Между хатами, в тех местах, где открывался вид в поле, далеко-далеко, там, где безбрежный небосвод сливался с ровным полевым простором, светлела прямая линия горизонта, лишь местами прерываемая одинокой чахлой акацией, либо стогом прошлогодней соломы.

Мишо с Мареком были уже далеко от деревни.

— А что этот гимназист… молодой Звара?

— Хороший парень! — ответил Марек.

Они расстались там, где от шоссе отходила проселочная дорога, ведшая к усадьбе Ержабека. Мишо пошел в город, а Марек — в усадьбу.

Батрачка Балентка сегодня никак не могла вырваться из дому. Утром, еще затемно, когда муж и Вендель пошли в хлев кормить скотину, она принялась варить кофе к завтраку. Потом побежала куда-то во двор, а когда вернулась, оказалось, что печь погасла. Тут она вспомнила, что надо сейчас же ставить и обед. Но, боже мой! Так она никогда не выберется из дому! Заглянула в каморку: Марек еще спит. Разбудить? Ничего не поделаешь — надо.

— Марек! Марек!

Чуланчик был маленький, узкий; там помещалась только кровать, на которой спали братья. А когда в этой дыре, где пахло сыростью, удавалось заснуть, то спалось словно в водолазном колоколе: погружаешься глубоко-глубоко в море сна и видишь страшные чудовища.

— Марек!

— А? Что? Ладно, ладно. Пусть его там… — забормотал юноша.

Разорванный полог сна поднялся над ним, как раздуваемая ветром занавеска, теперь уже бесполезная, хотя он повернулся на другой бок… Он открыл глаза. Из комнатки упал желтоватый свет тусклой керосиновой лампы, смешанный с серым рассветом. Тут только он понял, что говорит ему мать:

— Ну, Марек, и крепко же ты спишь!

— А что, мама?

— Вставать пора. Я ведь иду сегодня в город стирать. Ты весь день дома будешь? Так свари себе обед — я тебе все приготовлю. Слышишь, Марек?

— Конечно, слышу.

Только теперь до его сознания по-настоящему дошло то, что торопливо говорила мать.

— Тогда сейчас надо варить, утром. Мне ведь тоже нужно в город. На биржу.

— Так вставай! Сейчас и сваришь.

— А что варить-то?

Кровать под ним затрещала. Он опустил ноги на глиняный пол и закинул руки за голову. По всему телу разлилось сладкое ощущение наступившего утра, едва пробивавшегося в каморку сквозь щели старой двери.

— Чего варить? Картофельную похлебку да фасоль. Фасоль я уже поставила… Скоро закипит. Потом заправишь ее.

Когда в комнатке появились Балент с Венделем, пришедшие закусить, Марек успел уже вернуться с колодца, румяный, свежий, взлохмаченный.

— Он сварит нам обед, — объявила Балентка. — А я пойду. И так барыня меня заругает. Прощайте.

Она убежала. Но уже в воротах о чем-то вспомнила и, как перепелка, маленькая, сгорбленная, полетела обратно.

— А заправка-то… знаешь где? — крикнула она Мареку с порога. — Вон в горшочке, на полке!

И снова скрылась — на этот раз уже окончательно. В воротах у нее над головой зачирикали озорные воробьи, но она их не слышала. В роще две девушки ворошили граблями сено, она их не видела. Только выбежав из рощи на вольный, широкий простор полей, где плясал невидимый ветерок и лежала свежая роса, Балентка перевела дух и почувствовала себя так, будто выбралась из леса на полянку. И в самом деле, дома у нее — как в лесу: стены валятся друг на друга; сделаешь шаг в одну сторону — печь, в другую — кровать, в третью — стол, и все тут. И куда ни обернешься, всюду пахнет сырой, мокрой листвой. И у всех батраков такое же полное сырости и гнили жилье.

Она повернула с проселка на шоссе. Вдали, на востоке, над городом стояли мелкие кудрявые облачка. Они загорались и постепенно становились золотыми, словно кто-то поджигал их снизу. Солнце, еще скрытое за горизонтом, уже пронизало их своими первыми лучами.

Она ускорила шаги. Сборчатая юбка била ее по ногам. Она шла босиком, неся полуботинки со стоптанными каблуками в корзине. Обуется возле города, — все равно жмут. А ножки, ножки-то! Как у барыни… Только бы та не заметила, что Балентке пришлось вырезать в своих полуботинках по бокам дырки для мозолей. А идти еще далеко. Ругать будет. И то уж прошлый раз барыня говорила, что так ей невыгодно. «Вы, мол, ничего другого делать не желаете. Стул упадет, вы не поднимете. А ведь не развалитесь, если днем хоть пару ботинок вычистите. А то две штуки белья на скорую руку простирнете, — и живенько с деньгами домой. Право… от вас никакой пользы».

О господи! Никакой пользы! Да где же взять время на ботинки, когда наваливают целую гору белья? Спозаранку она гнет над ним спину, а кругом запах мыла, пар, Грязь — не продохнуть. И все за пятнадцать крон… А потом тебе же говорят: никакой пользы! Кабы не было пользы, взяли бы прачку в городе. Да, видно, дороже обойдется.