Петер Илемницкий - Избранное

На бегу Балентка успела подсчитать и оценить свой заработок. Раз в месяц бегала она так, ни свет ни заря, в дом начальника налогового управления господина Квассая, чтобы заработать несколько крон. Было время, когда она ходила пять-шесть раз в месяц стирать в разных домах. Хорошо тогда было. Тогда и Марек еще работал на заводе. Потом барыни стали отговариваться, прятаться. Кто его знает, в чем тут дело? То ли они стали каждую рубашку дольше носить, то ли в городе больше прачек завелось и они дешевле берут, — не разберешь. А очень возможно. Вон Марек все толкует, что теперь много народу без работы сидит! А ведь коли муж не зарабатывает, так жена должна работы искать, — вот как. Конкуренция.

В страхе, еле дыша, прибежала Балентка в особняк Квассая, уже надев тесные полуботинки. Не успела она подойти к крыльцу, возле которого стояла госпожа Квассайова с какой-то женщиной, как на нее уже посыпалось:

— Хороша прачка, нечего сказать. Уж лучше пришли бы в десятом, чтоб не утомляться…

— Виновата, барыня… Но…

— Никаких «но»! — закричала госпожа Квассайова. — Я вам уже прошлый раз говорила, что эта ваша работа спустя рукава мне не нравится. Ну, а сегодня вы просто отличились. И я вам заявляю: сегодня у меня стираете в последний раз!

Балентка остановилась, как громом пораженная. У нее даже в глазах потемнело. А полуботинки жали так, что невозможно было поставить ноги прямо, и колени подгибались после быстрой ходьбы. Она чуть не заплакала и не нашлась что́ ответить не потому, что почувствовала себя униженной отказом от работы, а оттого, что он явился для нее слишком большой неожиданностью.

Объясняться? Оправдываться? Она понимала, что это не имеет смысла. Ведь она говорит с барыней, которая добралась до верхних ступеней общественной лестницы благодаря мужу, как дикий плющ, без всяких усилий, в своей увядающей красоте пустоцвета даже не имея представления о труде, которым у батрачки заполнен весь день! Все равно она ничего не поймет — не захочет. Балентка, словно в каком-то тяжелом, кошмарном, сне, медленно тронулась с места, перешла через дворик и спустилась по каменным ступеням в подвал, в прачечную. Она не шла, а тащилась, испытывая желание вытянуть руки вперед, как слепая. До ее слуха долетели слова барыни, обращенные к другой женщине:

— Хорошо, в следующий раз я вас возьму. С этой Баленткой не хочу больше иметь дело. Да… как ваша фамилия?

— Клатова, сударыня, Клатова.

— Хм, Клатова, — повторила барыня. — А где вы живете? Куда послать за вами служанку?

— В Кривом переулке, ваша милость. В Кривом переулке.

Барыня наморщила лоб, стараясь вспомнить, где это:

— Кривой переулок? Это…

— …в колонии, ваша милость. Рядом с заводом.

— Хорошо. Я дам вам знать.

Клатова, худая, бледная, в потертом старомодном жакете, почтительно откланялась и вышла на улицу. А Балентка в это время переживала новую неожиданность. В прачечной, наполненной густым теплым паром, оказалась новая служанка. Балентка остановилась на пороге и долго стояла, не произнося ни слова. Здоровая, румяная девушка улыбнулась ей губами, будто вымазанными малиновым соком, потом подошла и сказала:

— Вы, наверно, прачка? Идите, помогите мне. Идите, идите сюда — вместе веселей.

Балентку словно кто приласкал, словно кто положил ее на мягкую перину и запел над ней милую песенку, — так хорошо ей стало от приветливых слов. Она совсем пришла в себя и спросила:

— Опять новая девушка! Давно вы тут?

— Неделю.

— Хм-хм…

Балентка покачала головой, клубы пара окутали ее с головы до ног.

— А что?

— Да каждую неделю прислугу меняет… Ни одна не выдерживает.

Двор пересекла хозяйка. Она остановилась перед запотевшим, тусклым окном прачечной, находившейся совсем под землей, и закричала вниз прачкам:

— Берегите каждую штуку! Господи, надо иметь десять ног, чтобы всюду поспеть, за всем углядеть… Прошлый раз пропали три платочка и одни панталоны. Вы должны знать, где они, Балентка: ведь вы стирали!

— Что вы мне дали стирать, сударыня, то я и выстирала, — донесся из-под земли, сквозь шум и пар, голос Балентки. — Ничего не украла!..

— Прямо как Мара! — взбеленилась хозяйка и, не зная, куда девать себя от безделья, побежала на кухню. Перед прачками в облаках пара мелькнул только ее кроваво-красный, расшитый золотыми цветами халат.

— И прошлый раз вот так же было, — сказала Балентка, не поднимая головы от корыта. — А потом Мара нашла это грязное тряпье в углу на террасе, за шкафом. Лучше ее не слушать; надо быть глухой, как старая собака, чтобы не обозлиться.

Они вынули белье из корыта, сложили его на стол и вылили из корыта грязную воду.

— Кипятить будем? — спросила Анча, сняв крышку с котла, откуда поднялось новое облако пара.

— Какое кипятить! — ужаснулась Балентка. — Надо прежде два раза перестирать, а потом уж кипятить. Досталось бы тебе!

Анча, в удивлении положила руки на бедра, протянула:

— Два ра-а-а-а-за?

— Я тоже нигде так не делала. А здесь требуют.

— Да ведь от этого белье только рвется!

— Так что ж? Это ее дело. Требует… Понимаешь, она любит командовать! Жить без этого не может. Погоди, еще узнаешь.

Они вытащили из прачечной огромный котел и понесли его к колодцу. Балентка принялась было качать воду, но Анча подбежала к ней:

— Дайте я сама накачаю. А вы отдохните.

Балентка подошла к забору. У нее словно пелена с глаз упала. Небо было чистое, по нему бродило только несколько маленьких белых облачков. С одной крыши на другую перелетали сварливые воробьи. Стояла прекрасная мартовская погода; упоительный запах разогретого солнцем воздуха заставлял невольно жмуриться, и земля, умывшись снеговыми водами, дышала всей своей горячей грудью.

Анча все качала; рычаг скрипел. Балентка отошла от изгороди и посмотрела на улицу: как раз в это мгновение у калитки остановился Ковач. Она узнала его, хотя он быстро повернулся к ней спиной и исчез за углом.

Балентка отнесла вместе с Анчей воду в прачечную, уже не думая о Коваче. Может, ей просто показалось…

Ковач стоял на улице в полной безнадежности. Ежедневно падали на него тяжелые удары, а сегодняшний совсем его сломил. С самого утра он бегал по городу в поисках работы. Каждый день выходил из дому с надеждой, расцветавшей в душе жасминным цветком, а к вечеру, когда возвращался домой, надежда увядала от жара раскаленной солнцем мостовой и тротуарных плит, по которым он блуждал.

И сегодня, придя утром на биржу труда, он после долгого ожидания опять услыхал тот же самый ответ:

— Пока ничего!

Одно и то же целых две недели, — и всегда одним и тем же тоном.

Он поглядел на руки, на свои могучие, богатырские руки, потом быстро, сердито опустил их, словно хотел убрать с глаз долой.