Петер Илемницкий - Избранное

«Правда, он всегда один, — подумал Имро Шимончич. — Точно святой…» И хихикнул, прикрыв рот рукой. Потом долго глядел на бежавших впереди шестиклассниц, оживленно болтавших и смеявшихся, и думал: «Ишь, вертятся… противные. Словно весь свет только для них и существует. Ну погоди, Верка, «Пума» обрежет тебе крылышки, вот только вызовет к доске».

Они подошли к огромному зданию гимназии. Сторож как раз отворил ворота, и пестрая толпа подростков, шумя и суетясь, повалила в них с улицы, словно поток, убегающий под землю.

В воскресенье днем Ратай и Кмошко встретились возле трактира. Уж очень тревожило Ратая сегодняшнее собрание.

— Зря ты так сделал, — сказал он. — Неужели не мог раньше прийти и сказать: так и так, мол, надо созвать собрание свекловодов и обо всем договориться. А то выходит, я попал как кур в ощип. Это просто свинство.

Кмошко был и огорчен тем, что Ратай еще не примирился с мыслью о собрании, и рад, что в общем все легко уладилось.

— Хорошо. В следующий раз мы все заранее с тобой обсудим.

— Ежели я захочу, — проворчал Ратай. — Но мне до сих пор неизвестно, кто приедет выступать. А ты знаешь?

— Нет, не знаю. Обещали прислать ответственного секретаря. Кто-нибудь да приедет из города.

— Не приедет, так сам наболтаешь… чепухи всякой. А я всем расскажу…

Ратай не боялся предстоящих разговоров. И не сердился на то, что Кмошко самовольно созвал собрание под его ответственность. Он опасался за успех собрания: как бы крестьяне не высмеяли и Кмошко и его самого. Вдруг он увидел: начали собираться! Из-за костела вышел старый Звара, высокий, как всегда серьезный. Он шагал твердо, уверенно, опираясь на толстую палку. Рядом с ним шел Яно Лепко, тот, что никогда не упустит случая удивить всю деревню своими наставлениями, а сам остается мелким хозяином, еле перебиваясь на своем участке, чтобы только не впасть в полную нищету. С другой стороны, с нижнего конца, к трактиру быстро шагает Штефан Крайчович — идет, глядя в землю и припадая на одну ногу так, что, кажется, вот-вот повалится на землю. Напрасно кричит ему вслед Филип Филипко:

— Эй, кум, постой! Подожди нас!

Крайчович идет дальше твердо и упорно, так что кажется, земля расступится, если он, падая, ударится о нее лбом. И Филип Филипко семенит за ним на своих коротеньких кривых ножках, размахивая руками перед своим спутником Йожо Стрежем, чтобы тот лучше понял его.

Крестьяне понемногу собирались. Наконец, когда их сошлось порядочно и явился даже такой свекловод, как цыган Ферко Балаж со скрипочкой под мышкой, Ратай, наклонившись к Кмошко, прошептал:

— Где же твои-то из города?

— Еще приедут. Твердо обещали, — возразил Кмошко.

У него стало тяжело на душе. Куда девалась вся отвага, с которой он созывал это оппозиционное собрание! А если никто не приедет, — что тогда? Своим остроумием он мог увлечь за собой нескольких соседей, но произнести связную речь и осветить тяжелое экономическое положение мелких свекловодов ему не под силу. Он сам понимал это и потому с невольным волнением и страхом поминутно поглядывал в ту сторону, откуда должен был приехать обещанный докладчик.

Назначенный срок приближался.

Молодежь собралась отдельно. Тут был и Ондриш, но он держался немного в стороне от остальных, среди которых громче всего раздавался голос Имро Шимончича. Имро вертелся во все стороны, что-то горячо доказывая то Мареку Баленту, то Фердо Стрежу.

— Я ничего подобного не слышал! — кричал Фердо. — Ты, видно, все это из пальца высосал.

— По-твоему, из пальца? — вспыхнул Имро. — Сейчас увидишь, из какого пальца!

Он вынул из кармана толстую записную книжку.

— Вот дословная выписка из газет: «В целях недопущения безобразий, имевших место в последнее время на ряде стадионов, окружной комитет уполномочил своего председателя, в случае оскорбления судьи на стадионе или вне последнего, а также в случае нападения на команду-победительницу на стадионе или вне последнего, немедленно закрывать стадион клуба, виновного в происшедшем (то есть не обеспечившего надлежащей охраны, которую клубы обязаны предоставлять как судье, так и выигравшей команде), и воспрещать в таком клубе всякую деятельность до тех пор, пока данный инцидент не будет улажен специальной комиссией». Надеюсь, понятно? Эмиль придет — подтвердит.

— Плохи твои дела, Фердо! — раздались насмешливые голоса.

— Мои? — Фердо встал, подбоченившись и комично расставив ноги. — Мои, говоришь? Да разве я один дрался? Когда нужно, все обороняются. Мы ведь только честь свою защищали. И вообще… отвяжись!

— Послушай, Фердо, — успокаивал его Марек. — Такого постановления надо было ждать. Нужно… так сказать… быть гостеприимными и не приглашать команду, которая сильней, а потом устраивать с ней драку.

Сперва Фердо почувствовал себя так, будто его окунули в холодную воду. Он на мгновение притих, но потом ему пришел в голову новый довод в его пользу:

— А по-моему, гости тоже должны прилично себя вести. Как вобьют тебе 12:0… Господи боже мой! Да это мертвого поднимет!

Все громко рассмеялись и не заметили поэтому, что среди них появился Эмиль, как всегда чистенький, румяный, статный, красивый, тщательно одетый и такой ладный, выдержанный.

— Что ты гогочешь, Чичичии? — обратился он к хохотавшему Имро.

Многие называли Имро этим прозвищем. Причиной была не только его фамилия: у него были всегда прилизаны волосы, и он то и дело проводил по ним гребенкой, не замечая, что это не вяжется с его расхлябанной походкой, которую он намеренно усвоил себе с тех пор, как стал членом местного клуба.

— Пойдем в комнаты, — произнес Данё Лепко солидным тоном, подражая своему отцу. — Пойдем, пора начинать.

Все вошли в трактир. Пошел за ними и Марек Балент, но в последнюю минуту, уже стоя на пороге, он обернулся в сторону шоссе. Из города ехали на велосипедах знакомые. Он спустился с крыльца и пошел им навстречу. Тут Кмошко не выдержал.

— Едет! Дуда едет! — воскликнул он, ударив Ратая по плечу, и в два прыжка очутился на шоссе, точно его из западни выпустили. От радости он, кажется, готов был всех обнять.

Обе горницы трактира сразу наполнились народом. Трактирщик Бел, отворив дверь на кухню, крикнул:

— Мара!

Жена пришла помогать ему. Зайдя за прилавок, толстая, рыхлая, она стала пронзительно кричать через головы крестьян:

— Вам стакан пива, кум? И вам, Лепко?

— Мне вина!..

— Мне пива… вина не буду.

Все потонуло в гуле голосов, скрипе стульев и глухом стуке наполненных кружек. Бел бегал от стола к столу с подносом в руках, не успевая ни с кем перекинуться словом. Перед его женой рос ряд кружек; на каждой из них белой наседкой сидела пена, и им не было конца, потому что собравшиеся в соседней горнице молодые парни то и дело отворяли дверь, крича: