Петер Илемницкий - Избранное

Он тоже кинул взгляд в окно и посмотрел, что делается на улице. По дороге шли редкие прохожие; от вокзала, грохоча, тянулись возы с углем; время от времени проезжал, гудя и покачиваясь, автобус.

Ержабек как будто потерял всякий интерес к разговору. Но Гемери не обратил на это внимания и через мгновенье продолжал:

— Теперь всюду кричат: наше спасение в усиленной рационализации, в усовершенствованном, механизированном способе производства! Правда, это может отчасти выручить того, кто уже имеет машины. Но кто только собирается их купить — должен ясно представить себе теперешнее положение на рынке труда. Невозможно отрицать, что огромная безработица давит на заработную плату. А машину покупают, только когда выгодней заменить ею человеческую рабочую силу. По-моему, при теперешнем изобилии рабочих рук в сельском хозяйстве, при упорной тенденции зарплаты и цен к снижению, — вы меня простите, — невыгодно приобретать новые дорогие машины.

Ержабек был сильно озадачен столь ясной постановкой вопроса. Однако он не показал и виду, что чувствует себя обезоруженным, и закончил беседу упрямым заявлением:

— Посмотрим. Трактор — замечательная машина и делает такую работу, которой вы от своих локомобилей требовать не можете. Я его купил, и практика покажет, что выгодней: он или человек?

На дворе солнечные лучи скользили по крутым крышам. Воздух был чист и легок. Проникая в помещение через полузакрытую дверь, он опьянял мух, и те в испуге налетали на преграду оконного стекла, за которым улица жила мартовским днем. По противоположному тротуару, продолжая свое странствование, медленно и нерешительно, от одного клена к другому, шагал Ковач. Настроение, владевшее им примерно час тому назад, убывало, как весенние воды. С самого утра у него ничего не было во рту, а теперь уже далеко за полдень. Голод — маленький, сначала совсем крохотный червячок — забирается к тебе в желудок и начинает сосать утреннюю, заправленную мукой похлебку. И чем дольше сосет, тем больше становится, так что в конце концов Ковач перестает понимать, что с ним: червяк то совьется, то вытянется и грызет, на минуту отпустит, а потом даст о себе знать с новой силой, еще более мучительно.

Тротуар привел Ковача к кирпичной ограде бывшей усадьбы. В конце ее, на углу, стоит новый дом. В нижнем этаже… нет, начнем лучше так: в окно второго и третьего этажей заглядывают сидящие на кленах воробьи; а в витрину лавки, находящейся в нижнем этаже, проходя мимо, каждый раз заглядывает Ковач. Его интересуют не шоколадные плитки, не кубики маргарина, не кадры нового фильма. Взгляд его приковывает большой каравай свежего хлеба; Ковач мысленно тянется к нему обеими руками, как ребенок к щедрой материнской груди. Потом — горка масла, чистого, желтоватого масла, расплывающегося на языке, словно пена. И еще — целый склад выдержанных сыров и длинная гирлянда тонких красноватых колбас.

Боже мой, когда же он ел такую прелесть в последний раз?

Голод вгрызался все глубже. По временам он словно обвивал голову Ковача тонкой паутиной: Ковач ничего не видел и не слышал, только чувствовал, как его одолевает какая-то сладкая истома, как замедляются его шаги, как в голове у него застывают мысли. Он невольно направился к витрине и вдруг почувствовал, будто два каната тянут его в противоположные стороны: один — вперед, хоть посмотреть еще раз, как выглядит хороший кусок хлеба, масло и колбаса, а другой — назад, приговаривая: «У тебя нет денег, ты не можешь купить… А слюной сыт не будешь!»

Под воздействием противоположных сил Ковач на мгновенье врастает ослабевшими ногами в землю и, постояв перед витриной, медленно поворачивает обратно.

Он бежит от магазина. Не может смотреть на хлеб, масло и колбасу, — голодный безработный, которого вытеснила машина, руки которого никому не нужны. Не может смотреть на хлеб за тонкой стеклянной перегородкой, потому что это не просто стекло, а неумолимый закон времени.

В то мгновенье, когда Ковач подходил к концу тротуара, приближаясь к кафе, Гемери предложил своему собеседнику новый вопрос:

— Сколько вы народу рассчитали?

— Трех погонщиков. И волов продал, — ответил Ержабек.

Взгляд его блуждал вдоль улицы. Только сейчас он заметил на тротуаре Ковача. Он вперился в него так, что у него даже зрачки сузились; он сразу понял, в каком Ковач положении.

— Вон один из них как раз разгуливает. Кажется, на улице найти работу пробует.

— Кто?

— Ковач, один из моих бывших погонщиков.

— Погонщику трудно найти работу, — заметил Гемери. — Только если обратно к вам.

Ержабек принялся наблюдать за Ковачем. Тот шагал от одного клена к другому, поворачивая около лавки обратно.

Из вокзала стали толпой выходить люди. Зарычал автобус, за ним — другой; оба, покачиваясь, двинулись к городу; толпа поредела.

С противоположной стороны улицы на ближний тротуар перешел какой-то солидный пожилой господин. Он шел медленно, видимо, задумавшись; его широкий и длинный пиджак колыхался в такт плавной походки; только левая рука, державшая туго набитый портфель, оставалась неподвижной.

В желудке у Ковача снова яростно зашевелился червяк голода. Ослабев от муки, Ковач прислонился к стене старой усадьбы; в глазах у него потемнело… Он представал себе весь сегодняшний неудачный день, так равнодушно посмеявшийся над его сильными руками, представил уже не весь золотисто-коричневый каравай в лавке, а только кусочек его, без масла и без колбасы, но тут же представил себе и тонкий слой стекла, которое — не просто стекло, а закон… Ковач снял с головы шляпу, протянул ее навстречу погруженному в задумчивость господину и смиренно пробормотал:

— Прошу вас… подайте сколько можете! Я с утра ничего не ел.

Господин прошел мимо, не взглянув на него.

Ковач остался один с протянутой рукой: в пустую шляпу снопиком падали желтые лучи солнца.

— Смотрите, он, оказывается, не работы ищет, — с удивлением указал на него собеседнику Ержабек. — Предпочитает нищенствовать.

Гемери ничего не ответил. Он продолжал, ни о чем не думая, рассматривать крыши домов, которые блестели, как большие зеркала.

— Да, вы слышали? — вдруг перескочил Ержабек на новую тему, оживившись так, что было ясно, насколько она его занимает. — Слышали? Мужики в деревне устроили собрание свекловодов. Говорят, оно было довольно бурным. Кто-то их здорово агитировал.

— Я не слышал, — ответил Гемери. — Кто вам сказал?

— Мой управляющий Бланарик был там. Он рассказал мне.

— И что же решили?

Ержабек презрительно усмехнулся, махнул рукой, будто муху с лица согнал, и, покачав головой, прибавил:

— Ну, разумеется, требуют улучшения условий сбыта свеклы в этом году, постановили организовать оппозицию в Центральном объединении свекловодов… Вы представляете? Бунтовщики!