Петер Илемницкий - Избранное

— Ах ты… такая!.. — Маленец бессвязно извергал из себя накопившийся гнев. — Погоди, я с тобой дома расправлюсь! Ты от меня не уйдешь! А вот ты… так твою… — обернулся он к Ондришу. — Поди сюда, я с тобой посчитаюсь!..

Ондриш, который с самого начала остановился, без страха поджидая Маленца, подошел теперь к нему, глядя прямо в глаза.

— Что вам от меня нужно? — проговорил он спокойно, только жестким тоном.

Этого Маленец не мог вынести. Получи он оплеуху — меньше бы разозлился, чем от такого вопроса. Он шатался от ярости, гнев парализовал его язык. Смешно затопал ногами, которыми уже не мог полностью владеть, поднял над головой кулаки, с трудом заставил ворочаться тяжелый, непослушный язык:

— Антихрист ты… девчонку портить не смей! Еще раз… и я тебе ноги переломаю! Убью тебя и ее, видит бог.

Легкая тень усмешки пробежала по лицу Ондриша, и он еще поддразнил старика:

— Было бы ему на что глядеть… господу богу-то!

— Молчи! Ты…

— Ладно. Скажу вам только одно: Агату не обижайте, это я за ней ходил, она не виновата. А станете ее бить — подам на вас в суд!

Он повернулся и зашагал в поле.

Голос звонка ворвался в класс. Лица восьмиклассников разгладились, мышцы расправились, и в глазах отразилось глубокое удовлетворение. Тишина, наполнявшая класс до самого потолка, улетучилась неизвестно куда. Со стуком отодвигались стулья, робкие вздохи некоторых школьников вызвали улыбки, тела, затекшие в длительной бездеятельности, распрямились.

Гимназисты встали. Стена их тел выросла слишком рано: учитель Вашина еще не собрал свои книги, разложенные на кафедре, не засунул маленький желтый карандашик в свой блокнот, не успел даже хорошенько осознать, что урок кончился. Он поднялся тяжело, с трудом, будто не в силах расстаться со своим местом на кафедре, закрыл блокнот, без которого не обходился даже когда не спрашивал, сложил книги и, окинув напоследок коротким, сухим и всегда строгим взглядом весь класс, пошел к двери.

Сегодня восьмиклассники почему-то спешили. Только за Вашиной закрылась дверь, как уже все затеснились в проходах и гурьбой повалили в коридор.

— Погодите, ребята!

— …пусть он зайдет в учительскую!

— А тем временем Барна скроется, понял?

В коридор высыпали школьники со всего этажа. Начиналась большая перемена, младшие торопились выскочить на лестницу, во двор, позолоченный солнцем майского дня. Восьмиклассники внимательно оглядели коридор до самого угла, где он поворачивал — кроме школьников, никого не было видно.

— Барну не видели? — спрашивали они ребят из младших классов.

— Нет.

— Он, кажется, ушел уже в учительскую, — объявил высокий пятиклассник.

— Где у него сейчас был урок? — хотели знать старшие.

Никто им не ответил. Вдруг от окна отскочил Эмиль, обернулся к товарищам и, обрадованный тем, что именно ему удалось найти учителя Барну, крикнул:

— Вон он! На дворе… дежурит!

Всех так и бросило к окну — и вот уже большинство восьмиклассников помчалось во двор, перескакивая через три ступеньки. Оставшиеся в коридоре кричали им вслед:

— Опоздали!

— Сейчас звонок будет!

Петер и Вавро, неразлучные в последнее время, смотрели во двор из окна. Цветущий июньский луг не мог быть пестрее, чем эта изменчивая, просеянная, казалось, сквозь большое сито, толпа мальчиков и девочек. Одни ходили группами, другие прогуливались в одиночку, уткнувшись в книгу. Только самые младшие, из первого или второго класса, забравшись в уголки подальше, развлекались по-своему: дразнились, свистели, играли в салочки, а некоторые даже, вынув из карманов пестрые шарики или медные пятаки, отдавались хоть на миг игорной страсти, общей для всех сорванцов.

Петер и Вавро, наблюдая этот оживленный человеческий муравейник, наслаждались минутами короткого отдыха, когда можно было немного расслабиться.

— Думаешь, они уговорят его прийти в класс? — спросил Вавро, глядя, как товарищи окружили на дворе учителя Барну и с необычайной симпатией, которую они питали к нему одному, уговаривали его зайти к ним.

— Вряд ли он придет, — проговорил Петер, заметив отрицательный жест Барны, который старался отбиться от восьмиклассников. Даже Аранка Квассайова тщетно складывала ладони и расточала перед учителем свои красивые улыбки.

— Он ведь умный человек, — несколько наивно рассуждал Вавро. — Думаю, он — если бы мог — подарил бы нам на прощанье кое-что другое из нужного для жизни… а не глупую песенку о любви химика. Полагаю, если б он мог говорить так открыто, как хотел бы — он сказал бы нам…

Звонок. Лестницы и коридоры заполнились топотом и шумом.

— Кто хотел понять, — закончил Петер мысль друга, — тот понимал Барну даже тогда, когда ему приходилось немного маскировать смысл своих речей. Жаль только, что тех, которые понимали, всегда было очень мало. Видишь: сегодня ждут от него какой-то пустой песенки!

Они вошли в класс. За ними с шумом и криками входили остальные.

— Придет!

— Как же? Ведь у нас — словацкий!

— Не будет словацкого! Горак болен.

— Барна будет его замещать!

— Да ну?..

Скоро действительно пришел Барна. Улыбка, которую он нес на моложавом, но серьезном лице, мгновенно обежала весь класс, многократно повторенная счастливыми школьниками, обрадованными приятным сюрпризом. Барну все любили. Жалели, что он больше не преподает у них. Он так преподносил им свою химию, что сделал ее понятной каждому и добился того, что даже слабые ученики приобрели по этому предмету серьезные знания. Главный секрет его успеха: профессор [26] Преподаватели в гимназиях Чехословакии назывались профессорами в отличие от учителей народных (начальных) и городских школ. Барна рассказывал им не только о Лавуазье, Гей-Люссаке, Гумбольдте и об открытых ими законах. И тайны изменения веществ, вся эта волшебная и часто непостижимая сила материального мира, которая умеет видоизменять, творить и разлагать — были не единственным содержанием его замечательных уроков. Барна где мог раскрывал перед ними двери в жизнь — в ее тайны и законы, показывал совокупность всех тех движений, которые окружают и подчиняют себе человека, — или подчиняются ему.

Хотя профессора Барну любили все, меньше всего имел право Эмиль обращаться к нему от имени класса. И Барна подумал об этом, когда Эмиль встал и сказал:

— Пан профессор, раз как-то на загородной прогулке вы спели нам песню о любви химика и обещали нам продиктовать ее слова. Правда, это было давно, но мы не забыли вашего обещания и просим вас…

— Просим!

— Пожалуйста, продиктуйте!

Барна сделал рукой отстраняющее движение, чтоб прекратить шум, и ответил: