Петер Илемницкий - Избранное

— Пан профессор, скажите… есть ли надежда, что мы где-нибудь устроимся? — спросил Петер, и это был именно тот вопрос, который мучил Вавро.

Оба не отрывали глаз от лица Барны — был бы сейчас день, увидели бы, как на этом лице дрогнул мускул, как растерян был его взор, — он же чувствовал, что юноши поставили перед ним самый тяжелый вопрос, какой только можно предложить человеку, которому веришь.

— Дорогие ребята… — Барна немного подумал. — Что вам ответить? Вы сами знаете, какое сейчас трудное время. А молодежь страдает сейчас вдвойне. Думаю, вам хорошо известна вся опасность, вся горечь, которую кризис несет стольким людям… вы почувствовали все это еще раньше, чем окончили школу…

— Ну, а все же? — нетерпеливо воскликнул Вавро.

— Вопрос вы поставили неправильно. Не спрашивайте, можете ли вы надеяться: вы обязаны надеяться, и обязаны смело хвататься за всякую возможность. Вот вы думаете о педагогическом поприще… И я вас полностью одобряю, если только вы решились на это с искренним интересом и серьезно. Но может статься… всякое может статься, вы ведь хорошо знаете! Скоро не останется уж и учительских мест. Еще год, два — и конец, будут заполнены места даже в приходских школах, как сейчас в государственных…

Юноши вздохнули; но они были благодарны Барне за то, что он говорил с ними прямо и открыто.

— Надеюсь, что вам удастся осуществить ваше желание. Это зависит не только от счастья, как говорится: его сейчас довольно мало; это зависит и от человека, от того, сумеет ли он схватить быка за рога. Не бойтесь никакой работы, не брезгуйте никаким трудом, — только это и может сегодня спасти человека. А если не будет и этого — кричите, требуйте, вы не будете одиноки: сегодня кричат и требуют уже миллионы. Не может того быть, чтоб их голос не был наконец услышан, не может того быть, чтоб они не добились справедливого права на жизнь!

Ему хотелось бы сказать им все это по-другому, еще более откровенно и ясно. Он боялся, что слова его стерты, но других он не нашел — он был опутан тонкой паутиной осторожности и страдал от сознания того, что и сейчас что-то мешает ему говорить так, как он разговаривает сам с собой по вечерам, в часы одиночества, когда перед его духовным взором разворачивается кинолента его собственной жизни.

— Держитесь, ребята, и желаю вам много сил для борьбы!

Он подал им руку, и они расстались.

Месяц прошел со дня Петра и Павла, раскаленным потоком разлился июль по созревшим хлебам, раззвенелся поспешной жатвой, наполнил амбары твердым зерном, постреливал монотонным стрекотанием механических молотилок. Солнце стояло в небе — разрезанная пополам золотая тыква, в его сиянии струились дразнящие ароматы земли, сожженных межей и медовой свеклы. С гор, обозначенных в розовой дали неясной волнистой линией, прилетал под вечер тихий ветерок, приплясывал и подскакивал, опьянев от дурманного запаха виноградников; легкий, разносил отзвуки шумного трудового дня. На город, раскинувшийся на равнине, оседала горячая пыль, и в деревнях, истомленных солнечным зноем и ленивой дремотой, днем было как после пожара. Запыленные листья акаций млели и обвисали, куры, не находя тени, бродили с открытыми клювами в тщетных поисках хоть капли водицы — канавы пересохли, даже лужицы у колодцев впитались в иссохшую землю. За деревней, там, где ленивый ручей терялся в болоте, временами гоготали гуси. Сады сочно благоухали — большие сливы наливались смуглотой, кое-где перезревший абрикос падал наземь, похожий на большую каплю меда.

В этот день, с утра походивший на озеро растопленного металла, в этот день, когда солнце, угомонившись, укладывалось в мягкую голубоватую дымку, когда люди возвращались с полей, — открылись двери дома священника и вышла пани Квассайова. Ее шелковый коричневый костюм на фоне сочной зелени палисадника был словно частица теплой обнаженной земли. Священник вышел вместе с пани Квассайовой, приветливый, ласковый, на его приятном розовом лице играла улыбка удовлетворения. Он проводил пани до самого шоссе.

— Не извольте ни о чем беспокоиться, — убедительно говорил он. — Я со своей стороны, повторяю, сделаю все, что в моих силах. Если нам не подаст заявления абитуриент учительского института, можете совершенно определенно рассчитывать, что… Впрочем, было бы очень хорошо нанести визит пану помещику. Может быть, пан Квассай — надеюсь, он хорошо знаком с паном Ержабеком. А я информирую его заранее, — при этих словах преподобный отец улыбнулся.

Пани Квассайова тоже улыбнулась, веселый ветерок поиграл шелковой лентой на ее шляпке; пани кивнула головой на прощанье и, подавая белую ручку, заверила священника:

— К пану Ержабеку я пошлю мужа, мне кажется, они хорошо знают друг друга, — последние слова она особо подчеркнула. — Мы, безусловно, не преминем с ним поговорить, тем более, что и вы это советуете. Я чрезвычайно благодарна за вашу любезность, преподобный отец!

Уходя, она сверкнула на него черными глазами, но этого священник уже не видел. Он повернулся и медленно пошел к дому. Заботливо обихоженные клумбочки перед окнами были в полном цвету. На жердочке, подпирающей богато расцветший розовый куст, был посажен большой серебристый шар, закат отражался в нем кровавым огоньком. Священник подошел к кусту и долго вдыхал нежный аромат желтой чайной розы.

Потом, не оглядываясь на шоссе, по которому удалялась необычная гостья, вошел в прохладные сени своего дома.

Пани Квассайова вернулась домой окрыленная.

— Можем быть спокойны, — сказала она. — Его преподобие обещал сделать для Аранки все, что в его силах.

Муж взглянул на нее признательно и благодарно.

— Я знал, что ты вернешься с доброй вестью. Я всегда говорил, что его преподобие очень добрый. То-то радость будет Аранке, — и дома останется, и работу будет иметь. Сегодня не приходится выбирать, а за такое место любой отдаст не знаю что…

Помолчав немножко, пани Квассайова проговорила:

— Одно меня немного тревожит…

Нервные веки пана Квассая дрогнули.

— Что именно?

— Если в конкурсе будет участвовать кто-нибудь из учительского института, тогда, он говорит, ничего нельзя будет сделать.

— А почему? Почему нельзя?

— Откуда я знаю? — с раздражением вырвалось у нее. — Откуда мне знать, почему? Преподобный отец говорил, что выберут претендента лучшей квалификации.

— Отговорки! — тон мужа сделался резче, ибо он видел, что первое радостное известие разлетается, как пух по ветру. — Все можно сделать… не может быть, чтоб нельзя было!

— Он говорил, нельзя, — повторила пани. — У них такая инструкция… Они должны послать список претендентов в Братиславу. Может быть, и копии аттестатов.