Петер Илемницкий - Избранное

Она пожала плечом, выжидая ответа.

Но Квассай, подавив разочарованность, молчал. А ей ведь надо было сказать ему кое-что, — нужно было, чтоб и он вмешался… Она начала более тихим голосом:

— Священник советует тебе сходить к Ержабеку и попросить его. Он в школьном совете, и от его мнения многое зависит.

Квассай даже рот раскрыл от неожиданности.

— Я? Именно я? Мне — к нему идти?

— А что? Или мне одной обо всем хлопотать? Ходить всех упрашивать? Или Аранка — не твоя дочь?

Все это было верно, все это Квассай признавал. Но он никак не мог примириться с тем, что ему надо идти к Ержабеку, с которым у него не так давно произошло весьма неприятное недоразумение по налоговым вопросам.

— Послушай, — начал он совсем упавшим тоном, — это исключено. Не могу я идти к Ержабеку! Не могу, понимаешь? Знаешь, что между нами было? И хотя он виду не подает — он не забыл! Не забыл! А теперь… я вдруг явлюсь к нему с просьбой! Понимаешь ты, что это значит?

Бумажная душонка чиновника затрепетала при одной мысли Квассая о своем престиже. Он вскочил с кресла и стремительно зашагал по комнате.

— Я знаю, что это значит, — наседала жена, пользуясь его растерянностью, — хорошо знаю. Вы оба забудете о том, что было, он поможет Аранке, а ты — ему, где нужно. В этом нет ничего дурного.

— Ничего дурного! Ничего дурного! — кипятился Квассай, бегая по комнате. — Для тебя, конечно, ничего дурного! Потому что ты не знаешь, что такое ответственный пост. Протянешь кому-нибудь палец, а он тебя мигом в историю втянет.

Квассайова рассердилась.

— Не хочешь — не знаю. Тогда девочка пойдет учиться дальше, зато тебе не надо будет ни к кому подлаживаться. Пойдет в медицинский… или…

— В медицинский! — всплеснул руками Квассай. — В медицинский… а может, еще куда-нибудь? Скажи спасибо, что хоть гимназию-то окончила!

— Вот видишь! Не хочешь. И к Ержабеку идти тоже не хочешь. Хорош отец, вот уж право!

Как ни сопротивлялся, ни бунтовал Квассай, представляя себе ту зависимость, в которую его ввергнет визит к Ержабеку, все же он вынужден был признать, что другого выхода нет.

— Говоришь, он член школьного совета?

— Да.

— А когда объявят конкурс?

— Объявление уже послали в газеты. Выборы будут в конце августа.

— Гм…

Но прошло несколько дней, прежде чем Квассай решился-таки на визит. Дома покоя не было — жена непрестанно подгоняла, уговаривала, донимала вопросами.

— Когда же ты пойдешь? Думаешь, к нему другие не ходят? Ступай, а то будет поздно — вот тогда уж в самом деле получится унизительно.

Муж признал ее правоту. Надо было идти. И он пошел.

Он шел как во сне, потупив голову, нахмурив лоб. «Боже мой, что-то будет?» Где-то около сердца дрожал какой-то мускул, ноги слабели, воля покидала его. Сегодня он нарочно просмотрел на службе дело Ержабека и все его документы — и ужаснулся большой задолженности по налогам. Это конец, он хорошо понимал, что это конец. Ержабек, правда, поможет Аранке, но отца угробит, сядет ему на шею тяжелым ярмом, погубит его, уничтожит, с улыбкой благожелательного покровителя погубит его чиновничью независимость…

Квассай, правда, часто помогал, давал советы знакомым. Но он всегда умел сохранить видимость безупречности и беспристрастия, никогда не позволяя злоупотреблять своей добротой.

Одного Ержабека он боялся, Ержабека, который шел напролом вперед, к личным выгодам, не задумываясь над тем, что подавляет и душит других, как неистребимый бурьян.

Он боялся Ержабека — боялся и тогда, когда помещик усадил его в гостиной в глубокое кресло и с дружеской улыбкой угощал вином; боялся его и тогда, когда тот обещал ему всестороннюю поддержку и помощь.

Лишь выйдя из «Рощи» в поле, направляясь к дому, в широком просторе впервые спокойно вздохнул Квассай.

Ах, как нескончаемо тянулись два месяца каникул! Медленно чередовались дни, катились тяжелыми раскаленными шарами, не было в них ни живости, ни радости, все обнимала утомляющая дремота; особенно август был как длинная змея, которая из каждого дня выползала медленно, словно из старой тесной кожи.

Вавро Клат почти не выходил из дому. Он достал методические пособия, углубился в книги, захваченный новой работой. Как сложно все то, что кажется нам таким простым! Читаешь, изучаешь проблемы, и тебе даже на ум не придет, что само чтение уже есть величайшая проблема; считаешь — и даже не думаешь о том, как ты дошел до того, что цифры стали для тебя не беспорядочным набором непонятных значков, не задумываешься над тем, кто помог тебе узнать их, постичь их содержание, закономерность и взаимную связь.

Все, что Вавро знал, все, что за долгие годы учебы приобрело готовый, четкий образ, распадалось теперь на элементарные части. Он был похож на человека, уронившего на каменную мостовую часы — часы рассыпались на части, и ему надо теперь подбирать колесики, стерженьки, камешки, пружинку; но как их сложить, с чего начать и чем кончить, чтобы все это снова стало часами — точным и прочным предметом, включенным в бег времени?

Вавро был благодарным, усердным учеником, он отдавался работе со рвением и уже видел перед собой маленькое озерцо деревенского класса, где бегали, возились, копошились веселые дети, такие маленькие, что только растрепанные макушки их торчали над партами; видел себя, постепенно собирающим и складывающим то колесико, то стерженек, то пружинку, чтоб сказать под конец: «А вот, дети, и часики!»

Время тащилось, и Вавро заполнял его чтением, работой по дому и стряпанием скудных обедов, пока мать ходила стирать и убирать в богатые дома. Отправив заявление с ходатайством предоставить ему место помощника учителя в приходской школе, Вавро часто сиживал у окна, погруженный в тихие думы. Ожидание того, что готовит ближайшее будущее, — решение его судьбы, результаты выборов в школе, начало новой жизни — все это наносило на экран его воображения красочные пятна, сливающиеся и смешивающиеся в один неопределенный цвет. Эта неопределенность раздражала его, то вызывая нервозность, нетерпение, то ввергая в апатию: изболевшаяся душа утомилась, обессилела.

Как-то воскресным вечером, за неделю до выборов, мать вернулась домой веселая, радостно улыбающаяся.

— Не хотела я тебе ничего говорить, да уж ладно, скажу. Ходила я к этому… к его преподобию…

Это поразило Вавро.

— Вы ходили к нему?..

— Зашла попросить — если можно, чтоб он на выборах за тебя стоял. Все ему рассказала, как мы живем и что…

— Кто вам посоветовал?

Мать улыбнулась, будто ожидая похвалы:

— Никто. Но так ведь делают. Думаешь, ты один подал заявление? Милый мой, да у них, говорят, уже чуть ли не двадцать желающих…

— А что сказал священник?