Петер Илемницкий - Избранное

По шоссе подходил Петер. Он уже издалека заметил Вавро, взмахнул руками, будто порываясь бежать к нему, обнять друга, но руки его упали и он только ускорил шаг и улыбнулся. Но когда он подошел совсем близко, эта улыбка затерялась где-то, и на глаза опустилась странная тень — какая-то мысль, нежданная и хмурая, засела в них, заслоняя первую радость.

Вавро, увидя Петера, пошел было ему навстречу, но теперь остановился как вкопанный, с виноватым выражением, ожидая мгновения, когда вся их дружба рассыплется хрупкой стеклянной безделушкой. Вот она, грустная, разочарованная улыбка Петера, вот уже раскрываются его твердо очерченные губы, — сейчас конец…

— Вавро!

Ветер отнес в сторону этот единственный возглас, сорвавшийся с уст Петера. Последовало долгое удивленное молчание, и Петер выдохнул:

— Зачем ты здесь, Вавро? Может, и ты… у нас тут сегодня выборы.

Растерянно забегали глаза Вавро.

— Да, Петер, да… я тоже…

Петер положил обе руки на плечи друга, грустно на него посмотрел и хотел что-то сказать, да не смог — горло сжалось; опустил голову.

«Выше голову! — хотелось крикнуть Вавро. — Выше голову! Послушай, если хочешь, я сейчас пойду и откажусь!»

Но и Вавро был не в состоянии произнести что-либо. Как в кошмарном сне: хочет крикнуть — и не может, хочет броситься к дому священника — и не двинулся с места, ноги увязали в черной трясине собственной измены, разверзшей свою страшную пасть…

Тогда Петер собрался с силами, глянул на Вавро и проговорил:

— Друг! Почему ты заранее не пришел ко мне, не сказал? Я бы не стал подавать заявления, я бы не…

— У тебя больше прав, чем у меня! — воскликнул Вавро под наплывом внезапного чувства. — Ты здешний, вот и они так говорили! — он кивнул на кучку крестьян.

И словно разом незримые крылья вознесли его высоко — он стал легким, бесплотным, и легким стало его сердце, оно забилось быстрее, — давняя старая дружба подняла его к сверкающим облакам, и никогда еще солнце не золотило эти облака так, как сейчас. И тут Петер четко произнес то, чего не мог выдавить из себя Вавро:

— Я пойду сейчас… наверное, еще успею… и скажу, что забираю свое заявление! — И он побежал к дому священника.

Вавро кинулся за ним.

— Не ходи! Не ходи, Петер! Все равно я не один… нас там двадцать!

Они не успели добежать до дома священника.

Дверь его отворилась, вышло несколько человек: то расходились члены совета приходской школы; священник с неизменно приятным розовым лицом попрощался с ними и, возвращаясь в дом, подошел к роскошной цветущей розе, понюхал ее, сладостно прикрыв глаза.

Стоявшие на площади крестьяне обступили выборщиков.

— Ну… как дела?

— Кто будет учить детей?

Петер с Вавро подоспели к ним как раз, чтобы услышать скупой ответ:

— Какая-то барышня из города.

Петер и Вавро переглянулись, — они все-таки были удивлены.

— Барышня? Почему не из наших? К примеру, Звара…

— Она, слыхать, знает толк в музыке, — начали объяснять выборщики.

— И по закону божьему у нее лучшая отметка.

— Стало быть, барышня…

— Ага. Какая-то… Квассайова.

— Гм…

Крестьяне стали расходиться, и вскоре площадь будто вымели.

Петер и Вавро двинулись в город. Уже за деревней, в зеленых свекловичных полях, среди коричневых пластов перепаханной стерни, среди мирного, безмолвного простора, где ничто не давит, ничто не гнетет человека, где только земля, небо да ветер, Вавро остановился и сказал:

— Видишь, зря ты хотел отказываться. Но все равно… спасибо тебе!

Он крепко сжал руку Петера.

— Значит, Аранка, — задумчиво проговорил Петер. — Музыка и отметка по закону божьему. И не поверишь, что может решить дело… Бог с ними! Попытаемся еще где-нибудь.

— И я еще попытаюсь. Только об одном прошу тебя, Петер…

— О чем?

Вавро улыбнулся, как человек, прошедший через большое страдание:

— Никогда больше мы с тобой не должны добиваться одного и того же места!

В тот день надежды матери Вавро дали большую трещину. Словно прорвалась плотина у пруда. Столько лет связывала она добрую надежду с одной целью, надежда накапливалась по мере того, как время уходило, приближая день выпуска сына из гимназии. Каждый раз, вставая для нового дня, заполненного тяжелым трудом и усталостью, она черпала силы в трепетных искорках, которые отражались в зеркальной глади ее надежды, подобно тому, как солнце вспыхивает на поверхности пруда, подбивая рыбок играть и птиц радостно петь.

И вот плотина прорвалась. Надежды, собранные по мелочам за долгие годы, утекают через трещину, и на глазах понижается уровень воды…

— Почему они выбрали именно эту? — в отчаянии спрашивала она Вавро. — Почему? Ей ведь нет надобности, дома у нее есть все, что пожелает! Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Вавро. — Должно быть, священник вам правду сказал — в расчет принимают условия жизни кандидатов… А условия Аранки Квассайовой, видимо, гарантируют для них хорошее воспитание и мало ли что еще. И потом, она умеет играть, сможет заменить заболевшего органиста, и по закону божьему у нее пятерка…

Вавро выплевывал эти доводы, подобные каплям яда, хотя он старался подавить негодование, не растравлять первую рану матери; потому он добавил:

— Это еще не конец. Попрошусь в другом месте — может, что и выйдет. Пошлю заявления сразу в несколько адресов…

Все эти дни Вавро только и делал, что переписывал в нескольких экземплярах свой аттестат и личную характеристику. Ужаснулся, подсчитав, сколько денег уйдет на гербовые марки — ему представлялось, сколько квадратных метров пола должна вымыть мать, сколько корыт белья перестирать, чтобы заработать такую сумму! Но делать нечего — руки матери были единственным источником их доходов, а руки Вавро пока не нужны были миру.

Стоял конец лета, позлащенный усталым солнцем; все засыпало, наливалось сладким соком. Сладкой была земля, отягощенная сочными дынями, сладкими были ветры, прилетавшие с юго-востока и бродившие над краем, ветры, в которых веяло сладостным ароматом восточных стран, истомой узких восточных очей…

Конец лета пропитан сладостью.

Только для Вавро все так горько…

Только ли для Вавро? «Кричите, требуйте, вы будете не одиноки, сегодня уже миллионы кричат и требуют!» — часто вспоминались ему прощальные слова Барны. И когда Вавро, проходя по городу, видел все на тех же перекрестках все тех же людей с праздными руками и рассеянным, отсутствующим взглядом, — он чувствовал, что и сам принадлежит к ним. И если он рассылал свои просьбы о работе по почте, то это было то же самое, что делали те люди, регулярно являясь на биржу труда, шатаясь от стройки к стройке, от фабрики к фабрике, от дома к дому — там и тут одно общее стремление ухватиться хоть за какую-то возможность жить, выплюнуть хоть частицу этой бесконечной горечи, получить из сладкой руки жизни хоть маленький кусочек сахару…