Петер Илемницкий - Избранное

Когда мы остались одни, Адам сказал:

— Поможешь мне с боеприпасами.

Господи, еще неожиданность! От Адама только и жди каких-нибудь новостей. И снова я почувствовал: в последнее время он ходит по скользкой дорожке.

А то как же? Кто бы этого не ощутил? Разве это ничего не стоит — раздобыть четыре ящика патронов, погрузить их на паровоз и притащить к нам? Конечно, и Робо Лищак ничуть не лучше: он был соучастником, а сейчас хохотал, как мальчишка, которому удалась его затея.

— Вот для чего ты берлогу в горе копал! — постучал я Адама по лбу.

— А что же… — засмеялся Адам. — Или ты вообразил, что мне ее заказала лисица? У меня, мой милый, с другими контракт. Мы тут себе арсенал строим.

По совести говоря, я не думал, что правильно прятать боеприпасы в этакой глуши, и сказал:

— Если мельница завертится, так у вас в деревне, а никак не здесь. Кто же тебе доставлять-то их станет?

— Не бойся, хватит патронов и в деревне. Скоро их у нас будет, как мякины на гумне.

Я, конечно, не знал, откуда у Панчика и Лищака взялись боеприпасы, а выведывать не хотел. Поговаривали, что из казарм пропадает то одно, то другое, а некоторые офицеры словно ослепли и онемели; поговаривали, будто армия готова выступить, и кто не был ротозеем, догадывался — против кого.

Тогда, уже в начале августа, дошли до нас вести, что но соседству, на Верхнем Гроне, солдаты роют окопы и готовятся к учениям. Люди-де там ухмыляются, шутят, говорят солдатам: «Все хорошо. Только встречайте их как следует… тех, кто раньше придет». «А ведь первыми-то немцы здесь будут, когда их русские того…» — серьезно отвечают солдаты. Однако в то время все разумели добрую шутку.

Итак, я больше не протестовал, чтобы в горе над нашим лесничеством Адам устроил склад боеприпасов, — кто знает, что еще будет, не пригодятся ли они…

Когда я вернулся к обеду домой, Розка показала на полные корзины и спросила:

— Что ты с этим сделаешь?

— Сегодня ночью отнесем на Большое Болото. Пойдешь со мной?

Вы ведь знаете: всякая женщина любопытна и ее прямо-таки тянет туда, где пахнет чем-нибудь необычным.

Вечером мы позвали из барака Катку Стрельцову и оставили на нее маленькую Надю. И пусть не боится, спустит с привязи собаку и спокойно спит, а мы вернемся с обхода после полуночи.

У нас набралась порядочная корзина всяких вещей. Мы вышли из дому. Я условился в эту ночь встретиться с двумя Козловыми, которые собирались прийти за припасами в охотничью избушку на Большом Болоте, так что шли мы наверняка.

В лесу Розка мне и говорит:

— А Ганка боится за Дюро. Она его любит…

— Ах, любит! Рановато что-то они затеяли… Кто его знает, где сейчас Дюро шатается. И кто знает, жив ли он вообще…

— Упаси боже! — зашептала Розка. — Ты думаешь…

— Ничего я не думаю, — отвечаю, — но, кажется мне, трудно в такое время уйти в лес куда глаза глядят и искать людей, о которых ничего не известно. Боюсь, Дюро заранее ни с кем не уговаривался, и сильно сомневаюсь, что у него хватит ума на такие простые вещи, хоть и знаю, что в лесу он как дома.

То разговаривая, то молча, мы подымались вверх по лощине. Прекрасная была ночь, прозрачная — так бы и выпил ее залпом. Я представлял себе, как серна стоит в малиннике и поднимает голову, как, притаившись где-нибудь у ручья среди лопухов, кабан перестает чавкать, как настораживается чуткая лесная мелюзга, куницы и ласки, потревоженные звуком наших шагов. И на Малом Болоте, где мы сложили ношу, чтобы перевести дух, мы очутились как бы в колодце, доверху наполненном звездами.

Я вижу: вы опять достаете носовой платок, будто бы высморкаться, чтобы как-нибудь повежливее остановить мою пустую болтовню. Понимаю: в этом мы никогда не сойдемся. Вы — интеллигент, живете в четырех стенах, питаетесь бумагой и запиваете чернилами. Вам никогда не понять того, кому бумага нужна прежде всего, чтобы завернуть кусок ветчины, но у кого просто голова идет кругом, стоит ему только высунуть из дому нос и увидеть, как прекрасна вселенная…

Ну, ладно, не стану нагонять на вас тоску, скажу прямо, что не успели мы выйти из лесу на Большое Болото, как около охотничьей избушки послышались какие-то подозрительные звуки, голоса и шум.

Из осторожности мы залегли. Розка слегка вздрагивала и прижималась ко мне, пока я снимал ружье и прикладывал его к плечу.

Вскоре мы освоились с темнотой; стало видней. Представьте же себе наши чувства, когда вместо двух человек мы ясно разглядели пятерых, и среди них, насколько можно было разобрать в темноте, не было ни одного Козлова.

Люди эти, видимо, подбирались к охотничьей избушке.

Вы там уже как-то побывали и должны знать, что избушка построена не на год и не на два. Это не какой-нибудь плохонький сарайчик; двери хорошо подогнаны к косякам. Кроме того, ключи были у меня.

Мы вслушивались в голоса незваных гостей, чтобы определить, с кем в конце концов придется иметь дело. Они говорили так быстро, что ничего нельзя было понять; мы заметили только, что это не наши, и, хотя издали не разобрали ни единого словечка, нам показалось, что говорят они по-русски. Это было мне на руку.

— Лежи здесь, — шепнул я жене, — а я пойду к ним.

Знаю, это пришлось ей не по душе — она побаивалась за меня, — но мне понравилось, что она даже не пыталась отговаривать. Прекрасно понимала, что всякая голубка должна покорно смотреть на проделки своего голубка. Моя Розка, так и знайте, хорошая жена.

Итак, я встал, прицелился и выстрелил в воздух. При вспышке я успел хорошо разглядеть всех пятерых. Когда наступила темнота, ослабленная светом звезд, люди, насколько я мог понять, порядком струхнули и остановились как вкопанные, ни живы ни мертвы. Я не заметил, чтобы кто-нибудь схватился за оружие.

Да и оружия-то у них, кажись, не было.

Я снова зарядил ружье и направился к ним.

— Ни с места, — говорю я им медленно и нарочно подбираю слова, мало-мальски понятные, — ни с места! Руки вверх!

Трое подняли руки, а двое бросились за избушку и там укрылись, а потому я еще раз выстрелил.

Стрельба, да будет вам известно, придает смелости. Это для меня все равно что хлеб и глоток вина, и во время стрельбы мне хочется песни петь.

На этот раз, однако, пришлось отставить такие приятные чувства: я был один против пятерых головорезов, которые, дойди до дела, могли голыми руками попортить мне прическу и вцепиться в горло и показать моей жене, как ее муж протянет ноги и умолкнет навек.

Теперь, когда все пятеро сошлись вместе, я смело зашагал к ним. Но не успел я подойти, как сверху, с противоположной стороны ущелья, неожиданно затрещала очередь.

Тррррр!..

Тут я разглядел, как один из пятерых сжал обеими руками свою голову будто клещами и радостно завопил: